Чёрный став

— У Стокоза, жинка, горилки не пей. Слышь, Домаха? Бо то не горилка, а черт знает что… А ты — ведьма, Домаха! У тебя под юбкой и хвост спрятан! Знаю!… Вон и суховеева дочка — так та тоже ведьма. Ей-Богу! Стоит ночью у хаты, та й колдует. Верно, что не брешу. Одно чертово племя, матери вашей лысого батьки!..

Скрипица послушал его, почесал в затылке и с упреком сказал:

— Эх, кум Синенос, не пил бы ты горилки! А то так и помрешь на дорози, без покаяния!..

Но Синенос уже сладко спал, тихо похрапывая. Скрипица с трудом поднялся и поплелся дальше.

Из слов пьяного колбасника он понял, что тот проходил только что мимо хаты Суховея и видел там Марынку.

Если она еще не ушла в хату — он попробует уговорить ее пойти к Бурбе. Может, она и пойдет. Бурба — жених хоть куда: красивый, богатый. А что он знается с чертом — так псаломщик, вкупе с батькой Хомой, выкурят ладаном нечистую силу хоть из самого черта!..

Вино сильно разбирало Скрипицу; он шел по дороге зигзагами, переваливаясь с одного края на другой. Ему казалось, что это не он качается, а сама дорога уходит у него из-под ног, и он притопывал своими чоботами, чтобы удержать ее на месте. Но дорога виляла то в одну, то в другую сторону, неудержимо увлекая его за собой, так что он с трудом удерживал равновесие.

— Чи то она, чи то я пьяный? — рассуждал он сам с собой. — От то бесовское вино…

Показались темные, высокие тополя и вязы кочубеев-ского сада, и оттуда понесло сыростью Черного става. В саду в разных концах щелкали соловьи, а с темной стоячей воды неслись какие-то непонятные звуки, точно там, в глубине става, кто-то плакал и всхлипывал, протяжно, прерывисто вздыхая: ах-ах-ах-ах-ах-ах… Скрипица вспомнил, что говорили люди, будто в этом ставе утопилась дочь Кочубея: может, это ее душа плачет там и вздыхает, не находя себе покоя?.. Он перекрестился, боязливо бормоча:

— Упокой, Боже, душу панны Марии, царство небесное, вечный покой…

Из-за прибрежных верб и вязов выдвинулась белая хата псаломщика, вся озаренная луной; стекла в маленьких окнах под насупленной соломенной крышей ярко блестели переливчатым отблеском лунного сияния. Только на крыльце под навесом было темно, и там что-то белелось, как привидение, приникшее головой и плечом к столбу, подпиравшему соломенный навес.

«Марынка колдует!» — припомнились Скрипице слова Жука-Синеноса. Он остановился, заметив, что она была не одна: перед ней стоял какой-то высокий мужчина в белом брилле. «Уже й наколдовала! — усмехнулся про себя Скрипица. — Да то ж чумак Наливайко!..»

Разговаривать с Марынкой при Наливайке Скрипица счел неудобным. Он присел у самого става, спрятавшись за вербу, и стал ждать…

Марынка и Наливайко громко разговаривали на крыльце; уже по первым словам можно было понять, что они ссорились. Наливайко говорил:

— И злая ж ты, Марынка! Даже поцеловать не даешься!..

— Целуй ту дивчину, что вчера с тобой гуляла! — язвительно отвечала Марынка. — Разве ж я не видала, как ты ей в очи смотрел!..

— Так что, что смотрел? — оправдывался Наливайко. — На то и очи, чтоб смотреть…

Марынка зло засмеялась.

— Можешь с ней хоть женихаться! Мне какое дело!..

Наливайко развел руками.

— Так я больше к тебе не приду! — сказал он, рассердившись. — А твоему Бурбе все кости переломаю! Так и знай!…

— Эт, беда какая!.. Только думаю, что у тебя скорее бу-дуть переломаны кости!..

Наливайко подвинулся к ней и заговорил уже ласково, примирительно:

— Ну, не сердись же, Марынка. Я ж тебя люблю, ей-Бо-гу, люблю!.. А о той дивчине и не думай. Ты самая гарная на весь Батурин, да и в самом Киеве такой не найти!..

Марынка сердито оттолкнула его и бросилась в хату. Она тяжело захлопнула за собой дверь и с громом задвинула засов. Из хаты донесся сердитый окрик Одарки:

— У-у, скаженна чертяка!..

Наливайко постоял на крыльце, в недоумении поглядел на закрытую дверь и тихо сказал:

— Вот как ты, Марынка!..

Он медленно сошел с крыльца, оглянулся на дверь — не выглянет ли Марынка? — и пошел прочь…

Скрипица, подождав, пока Наливайко скрылся в узкой уличке, прилегавшей, к ставу, вылез из-за вербы и осторожно подошел к хате. Он тихонько позвал у окна:

— Гоп-гоп, Марынка!..

Никто не отозвался. Марынка, верно, уже легла спать. Стучать в окно или в дверь было опасно: мог проснуться псаломщик или, еще хуже, сама Одарка — и тогда не оберешься ругани и скандала.

Скрипица в недоумении почесал затылок: как быть?.. На, его счастье засов в сенях хаты тихо громыхнул и в приотворившуюся дверь выскользнула Марынка.

Она уже распустила свои золотые волосы и была босая, видно, собиралась ложиться спать. Она, по-видимому, думала, что тут все еще стоит Наливайко и зовет ее, а вместо него увидела — Скрипицу.

— Чего тебе надо? — спросила она сердито. — Зачем звал?..

— Дело есть к тебе, дивчинко… — сказал Скрипица смущенно. — Такое дело, что не знаю, как его и сказать…

— Ну?..

— Я до тебя, Марынка, сватом пришел. От, как хочешь — а жених добрый!..

У Марынки даже гнев прошел, так ее удивило сватовство Скрипицы. Она громко засмеялась.