Чёрный всадник

— Это та, что на Ирпине? — спросил Палий. — Прочная крепостца!

— Была прочная. Да одни стены остались. А от села — головешки…

— И ни одного человека?

— Да нет, когда я уходил разыскивать в Фастове своего дядьку Василя, то в Черногородке трое ещё жили — бабушка Мокрина с Марийкой и Мелашкой… Они и меня звали к себе, но у них и у самих нечего было есть… Зачем им лишний рот?

Михась говорил, как взрослый. От этого страшная, жестокая правда становилась ещё более жуткой. Казаки сжали зубы. Спыхальский выругался:

— Пся крев, до чего довели народ! Вшистко разорили, вшистких уничтожили…

Палий тяжело опустился на топчан за печью, склонил голову, закрыл лицо руками и долго сидел так неподвижно. Никто не нарушал гнетущую тишину. Только бабуся двигала рогачом в печи, доставая горшочек, из которого пахло грибами. Когда же Палий опустил руки и поднял голову, все увидели, что его лицо — мокрое от слез, а глаза светятся каким-то странным огнём, которого раньше никогда в них не было…

— Друзья, не удивляйтесь моей слабости… Сейчас я плакал по тому, чего не вернёшь, и по тем, кого не вернёшь… И я клялся сам себе беспощадно бороться, пока сил хватит, с врагами заклятыми. Бороться, чтобы спасти хотя бы то, что ещё возможно спасти. Жизнь и будущее деток этих. Нашу землю… И если недавно я шёл в Запорожье, чтобы не остаться одиноким, то теперь я знаю, что иду в Сечь, к Серко, для того, чтобы помочь ему своей саблей защищать свой народ и его землю! Если и вы так думаете, то заклинаю вас, братья, идти вместе со мной. Вы слышите, как взывают эти руины о мести! Вы видите, до чего довели нас неразумные гетманы — до полного разорения нашей державы, до полной гибели…

— Ну, виноваты не только они, — вставил Арсен.

— Конечно, не только они, — согласился Палий. — Но прежде всего — они!.. Припомните: Юрий Хмельницкий двадцать лет назад владел обоими берегами Днепра и было у него шестьдесят тысяч казаков, кроме запорожцев. Могло бы быть сто двадцать, а то и больше! Стоило только клич кликнуть… А что он имеет теперь из-за своей дурной головы? Тысячу янычар, татар, волохов да сотню продажных лоботрясов… Однако худшее его наследие — разделение Украины на Левобережье и Правобережье. С этого и начались наши беды! И если Левобережье осталось под защитой Москвы и благодаря этому выстояло, выжило в вихре лихолетья, то Правобережье, которое по милости Юрася отошло снова к Польше, начисто вытоптали турки, татары, поляки и свои безголовые гетманята… Казалось бы, насколько был умным Петро Дорошенко, но и у него не хватило умения объединить Украину. А мог ведь! Мог объединить под покровительством России… Все было почти готово, когда он пришёл с войском на Полтавщину, и левобережные полки вот-вот должны были вручить ему гетманскую булаву. Так нет! Получив известие из Чигирина, что жинка наставила ему рога с молодым казаком, оставил войско на брата и помчался сломя голову, чтоб покарать изменщицу. И все распалось. И опять начались междоусобицы, раздоры, пока турки, приглашённые им, не доконали Правобережье… Нет, что ни говорите, только они, гетманы, виноваты в том, что произошло… Но нам от этого не легче…

Он встал, заглянул на печь, где притихли дети.

— Что, милые мои птенчики, тепло вам тут?.. Вот и растите на здоровьице! На вас вся наша надежда… Прощайте!

Казаки вышли из домика.

3

На другой день к вечеру, проехав по бездорожью широкой долины Унавы, а потом — Ирпеня, обоз прибыл к небольшому, живописному селу Новосёлки, которое раскинулось на низменной террасе реки, вблизи озера Ракитного.

Ещё издали послышался лай собак и церковный перезвон. Путники не верили своим ушам: неужели это не мерещится им?

Но нет — из труб многих хат вьются вечерние дымы, и звон колокола действительно доносится с небольшой деревянной церкви; заметив чужих, собаки залились лаем ещё сильней, на их лай из хат выходили люди.

— Даже странно, — сказал Палий. — Это первое село, сохранившее в себе дух людской!

Они свернули с луга, проехали широкий выгон и остановились перед церковью. К ним стали подходить мужики в свитках, кожухах и высоких бараньих шапках-бирках, с любопытством рассматривали измученных дальней дорогой беглецов. Заслышав гул голосов, ржание лошадей, из церкви с трудом вышел старенький попик в тёмной рясе поверх шубейки и с небольшим серебряным крестом на груди. Палий и Арсен подошли к нему и попросили благословения. Попик осенил их тремя перстами и дал поцеловать крест.

— Батюшка, мы хотели бы найти у вас приют на ночь. Люди промёрзли, изголодались, многие больны, всем нужен отдых, — сказал Палий, опережая десятки вопросов, посыпавшихся со всех сторон.

— Вижу, вижу, мил человек. И хотя в селе уцелела лишь треть людей из тех, что жили здесь ещё десять лет назад, мы сможем приютить этих несчастных, — ответил священник и сразу же приказал прихожанам принять на ночёвку по семье прибывших.

Впервые за много недель измученные путники почувствовали уют обжитых хат и тепло добрых сердец.