Чёт и нечёт

Читатель двадцатого века уже привык к жизнеописаниям людей, обладающих сверхъестественными способностями и уверенно использующими их по своей воле во имя Добра и Зла. Но как быть с человеком, может быть, и наделенным некоторой тайной силой, но не имеющим над нею никакой или почти никакой власти, поскольку эти его способности «включает» и «выключает» на некоторое время и помимо его воли Кто-то Другой?

Не новым является и сюжет, связанный с появлением среди сильных мира сего некоего «чужого», наводящего в этом их мире свои порядки. Такой сюжет дает возможность показать читателю быт, жизнь, интимные привычки исторических лиц, украсив свой рассказ подробным описанием присущих этим лицам половых и иных извращений. Но как быть, если «чужой» и не пытался проникнуть в этот сладостно интересный читателю мир?

Таких вопросов в связи с жизнью Ли Кранца можно было поставить немало, ибо у него получалось так, что он, постоянно живя в собственном внутреннем мире, лишь иногда слегка прикасался к миру внешнему, а иногда делал в нем, в этом внешнем мире, несколько шагов, почти не оставляя следов. Сам он говорил, что ходит легкими шагами, хотя слова эти о «легких шагах», мне кажется, уже были использованы в Евангелии.

Правда, после каждого его такого «прикосновения» или прогулки «легкими шагами» в нашем обычном мире что-то необратимо изменялось, но абсолютной уверенности в том, что именно он был причиной этих изменений, даже у него самого никогда не было.

В Книге Бытия есть загадочные слова о первочеловеке, нарушившем Его заповедь, пожелавшем освободиться от Его ежеминутной опеки, стать независимым, как Сам Бог: «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло». Странны они тем, что Бог употребил множественное число, хотя Он до этого момента был Один и творил наш мир единолично. Оставив их толкование знатокам, нельзя не согласиться с тем, что эти слова могут быть прочитаны как предупреждение и напоминание о Договоре — Ли Кранцу и всем, у кого возникли особые отношения с Ними, Хранителями Судьбы. И не Они ли явились Аврааму, когда «сидел он у входа в шатер свой»?

В то же время Ли — один из нас, грешных, и внешне ничем не отличается от тех, кто заполняет улицы городов, пьет у стойки свой аперитив, или, если хотите, свои «сто грамм», сидит в кафе, едет в поезде, зажат толпой в салоне автобуса или трамвая. В конце концов, и эти «простые» люди тоже почти не оставляют следов. Вот он только что был здесь, и уже его нет. А кто о нем вспомнит? Да был ЛИ он? Не был ЛИ опиской, ошибкой небесной или земной канцелярии, подобно поручику Киже из исторического анекдота павловского времени? Нет, нет, Ли — живой человек, но многое забывается, исчезло бы из памяти людей и его такое короткое имя, если бы не эта рукопись, которая, верю, при всех своих «бытовых» реалиях, вопреки и благодаря им, приближает нас к тайне, приближает нас к Ним.

И мне захотелось сделать невозможное: найти следы Ли Кранца. Конечно, слово «невозможное» я употребляю исключительно в относительном смысле, поскольку в нашей бывшей самой счастливой в мире советской стране, сопровождавшей жизнь каждого человека десятками явных и тайных досье, были люди (и, вероятно, есть до сих пор, ибо в целом ряде измерений эта якобы исчезнувшая страна еще продолжает существовать и будет существовать долго), «кому положено» иметь доступ к этой уникальной информации. И скажет такой человек: «А ну, подать мне сюда Ли Кранца!» и отовсюду, не считаясь с недавно появившимися новыми границами новых самостоятельных государств, хлынут к нему на рабочий стол сплошным потоком факсы, ксерокопии и подлинные документы — выписки из актов гражданского состояния, «личные дела» из школ, институтов, учреждений и прочих заведений, где Ли хоть на день значился «оформленным» в каком-либо качестве. Если этого окажется мало, прибудут сюда же «истории болезней» из клиник и больниц и еще кое-что.

Но я, увы, не принадлежу к могущественному клану такого рода специалистов в области биографического жанра, да и интересовало меня в Ли Кранце не то, о чем пишут в анкетах и «личных делах», и поэтому я был вынужден действовать добрым старым способом: искать тех, кто знал или знает моего Ли, и как частный детектив пытаться с их помощью дорисовать его портрет.

Начал я с посещения той окраины, где, судя по запискам Ли, проходили его детские и юношеские годы. Увы, здесь подстерегали меня первые неудачи: от упомянутых им в рукописи улиц и дворов, где когда-то зрели вишни и варилось в медных тазах вишневое варенье «с дымком» и пенкой, уже ничего не осталось. Не удалось мне обнаружить и старую грушу, на которой Лидка Брондлер собиралась повесить Ли и Исану. Здесь стояли безликие многоэтажные панельные коробки, и даже если где-то в их бесчисленных ячейках и затесался какой-нибудь старожил этих мест, знавший Ли в детстве, найти его не было никакой возможности.