Чётки

Из крайности в крайность, и вместо заброшенной лесополосы Парк превратился в любимое место московских застройщиков. Начали с «Аквапарка» и гостиницы. Теперь строят жилые дома, отели, развлекательные центры.

Февральским вечером в Парке Победы никого нет. Стемнело. Иду среди сосен по плиточным дорожкам, похожим на соты. Много фонарей, но мало горящих. Несколько неработающих палаток, затянутых тентами с рекламой пива.

У моря на скамейках, обнявшись, сидят парочки в зимних дутых куртках. Летние кафе превратились в пустующие остовы. Вход на пирс закрыт ржавой решёткой. Сам пирс уродливым выступом нависает над морем, зияя пустотами между железобетонными балками.

Зато есть работающий магазин. Беру бутылку «Зелёной марки», шампанское для Жанны, колбасную нарезку «Глобино», томатный сок «Садочек», шоколад «Рошен», печенье, сыр. Складываю всё это в жёлтый пакет «Lipton».

Спускаюсь к морю. Ноги скользят по отшлифованной волнами и временем гальке. Море тёмное, цельное, как глаза дьявола в американских фильмах. Располагаюсь на остатках топчана. Пишу смс брюнетке Жанне с предложением встретиться. Первый раз за сегодняшний день, хотя начался уже день следующий, пью размеренно, с наслаждением, закусывая сервелатом и запивая томатным соком. Небо бескрайнее, вечное, единое с морем, берегом, со мной.

Больше не пить, не сейчас и не здесь. Потому что это передышка. Кажется, в Ведах сказано, что природа — первое проявление Бога. И это свидание с Ним. Не повторить.

Вибрирует «Сатисфакцией» Stones телефон. На бледном экране, как смолы на рентгене лёгких, чёрные буквы: «Привет начала читать твою книгу не понимаю зачем писать такое встретиться не хочу. Жанна».

Говорят, что вода забирает все проблемы и неприятности. Море огромное, в нём растворятся горечь, разочарование, страх. Кричать, орать, вопить, кормя эту огромную движущуюся массу, отдавать ей свою боль и получать нового себя взамен, дрожа то ли от холода, то ли от одиночества; наделённый тысячей прав, но лишённый права жаловаться.

IX

Центральный вход в гостиницу закрыт, захожу в боковые двери. Настя-ресепшионистка сидит за стойкой, смотрит в ноутбук.

— Тяжёлая у вас работа, — выпитое на берегу делает разговорчивым.

— Бывают и хуже, — пожимает плечами. — А сейчас вообще не сезон, из постояльцев — вы и ещё одна пожилая семейная пара.

Разговорчивая Настя, спасибо. Сегодня весь день говорил я, потому что кто-то пришёл, кто-то сказал слушать. Но, когда остаёшься один в почти пустой, как Луна за окном, гостинице, где спят двое, а двое смотрят друг на друга, то видишь себя со стороны и хочется молчать, слушать простые, слишком человеческие вещи. И, слава Богу, некуда спешить. И ноутбук на столе гудит, как летящий самолёт в детстве.

— Может быть, составите компанию? Не спится. У меня есть шампанское, — достаю из пакета бутылку, купленную для брюнетки.

— Честно сказать, — улыбается Настя, — от шампанского у меня болит голова.

— Может, водки? — почти с мольбой.

— Ну, если чуть-чуть…

Две рюмки, закуска, водка на журнальном столике. Задёрнутые жалюзи, только щелочка для лунного света. Едва слышный звон чокающихся рюмок, и как же завидую тебе, Настя! Будто больной — здоровому. Что можешь, вот так просто, сидеть и болтать о сериалах и фильмах, о Тимошенко и Киркорове, путать Бунина с Букиным, думать, что Пастернак — это приправа, и при этом жить. А я размышляю, ищу, терзаюсь. Чтобы объяснить, понять, дать описание и, наконец, убедить себя в том, что жизнь проста, доступна. Но ты, Настя, и так это знаешь.

— А я читала ваш роман, — вдруг говоришь ты, и глаза с поволокой.

— Правда?

— Прекрасно написано.

Неужели люблю, как собака, только за комплимент, за поглаживание по холке? Можно и на брудершафт. Настя, ты лучше, быстрее, чем я надеялся. Целовать потрескавшиеся губы, сосать шершавый язык, трогать за упругую грудь.

Снимаю блузку, бюстгальтер. Тело белое, ноги в брюках чёрные — форма всё ещё соблюдена. Шепчу:

— Хочу сделать тебе массаж, — это всегда работает.

Раздеваю до трусиков. Укладываю на чёрный кожзам дивана. Растираю пьяными, резкими движениями. Ищу оазис и нахожу.

Но почему перед глазами буквы, слова, предложения? Знаю их, видел, читал. Отрывки из рецензии Любарского. Не думать, пить больше водки.

А Настя уже не играет: переворачивается на спину, раздвигает ноги, тянет к себе. Обещает самое большое земное удовольствие. Стонет, дышит, пульсирует. Играет с собой, будто с фитилём свечи, теребя, обжигаясь пальцами. Улыбаясь, отнимает мою руку, просит большего, будто разохотившаяся невеста. Притягивает, целует в лицо, шею, спускается, ищет губами, ниже, ниже.

…всё понятно, перед нами типичный образчик маргинальной литературы для горстки сектантов…

Любарский, ты изуродовал мою жизнь. Как изуродовал Латунский жизнь Мастера. У него была любовь, а у меня могла бы быть. Сейчас это интрижка, мелкая, невнятная, но кто знает, какой страстью она могла бы налиться после.