Числа. Хаос

А потом он вытаскивает из кармана записную книжку и принимается в ней что-то писать — нагнулся вперед и локтем заслонился. Не знаю, что он там пишет, но явно не хочет, чтобы кто-то подсмотрел. Значит, у него свои тайны, у этого парня, — это мне даже нравится. Еще мне нравится, что у него записная книжка и он пишет на бумаге: мне самой нравится рисовать на бумаге, ощущать в руке карандаш, а больше, наверное, никто бумагу и в руки не берет — есть же тач-скрины и распознавалки для голоса. А он не такой, как все. Не такой, как все, — это нормально. И вообще мне ужасно интересно, что он там пишет.

Когда он пишет, то ерзает на месте, и на левую сторону его лица падает свет. Да он, оказывается, очень даже ничего — и не просто ничего, а самый настоящий красавец: овал лица, глубоко посаженные глаза, четко очерченная линия челюсти, изгиб губ. А какая кожа. Теплого бежевого цвета, можно сказать, медовая, такая гладкая и чистая… это неправильно. Парень из моего сна — тот, кого я испугалась, — весь в шрамах, лицо у него в таких отметинах, что прямо чувствуешь, какое оно шершавое.

Это не он.

Этого не может быть.

Я хмыкаю и трясу головой. Выставила себя дурой и влипла по уши в первый же день — вообще нипочему. Молодчина, Сара.

Наверное, он заметил движение краем глаза — оборачивается и видит меня. Захлопывает свою книжку, пихает обратно в карман, не сводя с меня глаз. Вид у него виноватый — и я тоже чувствую себя виноватой: я на него пялилась, а он меня застукал. Но я не отвожу взгляд — и, когда мы смотрим друг на друга, у меня перехватывает дух. Между нами есть какая-то связь.

Я не двинутая.

Я знаю его, а он знает меня.

Господи, что происходит?!

Адам

— Ну, все ничего?

Когда я возвращаюсь домой, бабуля сидит на своей табуретке в кухне, как я и думал. Куда бы ее ни занесло — что сюда, что в Уэстон, — она найдет куда взгромоздиться, отыщет себе местечко и горчит себе там, хлещет чай и дымит весь день напролет.

— Типа того. — Пожимаю плечами.

Она, бабуля в смысле, вроде бы и не двигается — но при этом всегда все замечает, только я не хочу ничего ей рассказывать про школу. Рано еще. Ни к чему ей знать, что я завел себе врага и встретил девушку.

На Джуниора с его угрозами мне начхать. Таких кретинов и таких гадостей мне всю жизнь хватало. Хочет, чтобы я еще разок дал ему под дых, — дам. Я его не испугался. А вот число у него — это другое дело. Я записал его на перемене — но все равно не могу забыть. Мерзкая смерть, и так скоро. Она меня так мучает, что в голове мелькают совершенно лишние мысли. Например, может быть, я при этом буду. А может быть, это у меня в руке будет нож…

Даже сейчас, когда я стою в кухне, опираясь на скамейку, лицо мне заливает пот — будто вот-вот хлопнусь в обморок. А вдруг у меня такое же число, как у Джуниора? Вдруг это не его смерть, а моя? То, что я не знаю собственного числа, бесит меня просто жутко. Я пытался его разглядеть. Все перепробовал — и в зеркало смотрел, и в отражение в окне, даже в воде. Ничего не выходит. Надо смотреть человеку в глаза, и все тут, а единственный человек на свете, на которого я не могу посмотреть, — это я сам.

Вообще-то я именно поэтому дергаюсь из-за всех этих «двадцать седьмых». Их так много, что я запросто могу оказаться среди них. В школе их сотни. В одном моем классе тринадцать.

— Адам, очнись. Я задала тебе вопрос!

Сквозь суматоху в голове пробивается бабулин голос, мозг не успевает вмешаться, и с языка у меня срывается:

— Тринадцать.

Блин! Проболтался!

— Что «тринадцать», малыш? — спрашивает бабуля.

— Да ничего. Так просто подумал… задачка одна по математике.

Бабуля прищуривается и выдувает в потолок струйку дыма. Надо срочно ее отвлекать, поэтому я роюсь в рюкзаке и выуживаю наладонник, который мне выдали, когда я наконец зарегистрировался. Я включал его на уроках, но у меня в жизни не было своего компа, мама считала, что в доме им не место, поэтому я вечно выглядел как полный лох. Видел, как на меня косятся и смеются — мол, дикий совсем, только с пальмы слез.

Бабуля косится на наладонник, но без особого интереса. Она нацелилась в меня, и никакие халявные гаджеты не собьют ей мушку.

— Ну, ты же любишь математику, — говорит бабуля. — И числа любишь.

Я? Люблю числа?! Люблю?! Бабуля пристально смотрит на меня — и вдруг я перестаю понимать, про что она спрашивает. Я про числа никому не рассказывал, кроме мамы и еще одной учительницы в школе, когда был маленький и еще не разобрался, что это такое. Мама всегда говорила, что числа — это наш секрет и знаем о них только мы с ней. Вот я и помалкивал. Никому не рассказывал. Когда она умерла, я решил, что теперь о них знаю только я один. Один на свете. Теперь я засомневался.

— Да нет, не то чтобы люблю, — отвечаю, тщательно подбирая слова. — Просто без них в жизни ни как.

— Ага, — кивает бабуля. — Никак.