Числа. Трилогия

Дубинка перекатывается по полу Тянусь к ней, тащу за собой руку охранника, скребу по рукоятке пальцами, в конце концов хватаю ее. Потом встаю на колени и кладу его руку на край скамейки. Натягиваю цепь от наручников изо всех сил. Бью по ней дубинкой. Звенья гнутся, но не ломаются.

— Черт! Черт!

Фургон так и швыряет вперед. Я валюсь на спину, затылком об пол. Потом нас дергает в другую сторону. Мы же сейчас перевернемся!

— Остановите! — ору я, хотя понимаю, что на меня не обратят внимания, даже если я сумею перекричать сирену. — Остановите, пожалуйста, остановите!

Пробираюсь к кабине, волоку Жирдяя за собой, молочу в стенку дубинкой:

— Тут вашему доктор нужен! Везите его в больницу!

Меня швыряет на скамейку — фургон снова кренится, но на этот раз не выравнивается. Сирена воет, мы переворачиваемся, пол с потолком меняются местами, опять переворачиваемся. Мой попутчик валится сверху, вышибает из меня воздух, еще один переворот — и он подо мной. Фургон трясет, бросает, раздается жуткий грохот, и пол — а может, стена, а может, потолок — бьет меня в челюсть, и я вырубаюсь.

Сара

Закрываю глаза. Из телика гремит обратный отсчет — «Шесть, пять, четыре»… Ничего не вижу. Мне туда не попасть. «Три, два, один»… По гостиной разносится звон Биг-Бена. «С Новым годом!» За окном грохочут петарды, как будто Килбурн превратился в поле боя.

— Думай, Сара.

Пламя и спереди, и сзади. Не могу найти Мию. Не могу ее найти. Здание скрипит, что-то рушится. Боже мой, крыша провалилась. Жарко. Невыносимо. На перилах краска пузырится. Перила. Перила. Заканчивающиеся плавными изгибами, которые стали еще плавнее, отполированные стремительными руками, потому что дети, сбегая вниз, всегда перепрыгивали последние три ступеньки. Дети. Мы с братьями.

Открываю глаза.

— Это мой дом. Она у моих родителей. Ее им отдали.

Вэл по-прежнему смотрит на меня, и ее глаза — океаны силы и сострадания.

— Вот туда мы и отправимся. Заберем ее и вернем сюда. Пойдем, Сара, к чему откладывать?

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас. Вот только возьму сумку из кухни, да и пойдем.

Тут телик с хлопком выключается, и дом погружается в темноту.

— Да что ж это такое, как некстати!

Фейерверки продолжаются еще несколько минут — по-моему, они только ярче стали, — потом понемногу гаснут. Темно, но в этой темноте есть что-то жуткое. Гляжу за спину Вэл в кухонное окно.

— Господи!

— Что с тобой?

— Со мной ничего. Небо. Посмотрите на небо.

Свет не горит — и не мешает смотреть. Небоскребы торчат, будто черные пальцы, на фоне неба — и это небо совершенно безумное. В воздухе пульсируют ленты желтого и зеленого сияния. Они переливаются перед глазами, вспыхивают, гаснут, исчезают и возвращаются.

— Ни фига ж себе…

— Вэл, это просто фантастика! Что это?

— Не знаю, лапа моя. В жизни такого не видела. А ты заметила еще кое-что?

— Что?

— Чертова псина перестала тявкать.

Точно. Весь день мы слушали за стеной постоянное «тяв-тяв-тяв», а теперь там тихо. И вообще тихо.

— Пустячок, а приятно, — замечает Вэл.

Мы снова погружаемся в тишину — и тут начинается скулеж и вой.

— Эх, лапа моя, поторопилась я. Господи, это не пес, а сущее наказание. Зачем только Норма завела этого паршивого мопса?!

И тут раздается такой оглушительный грохот, какого я в жизни не слышала, и пол подо мной встает на дыбы и швыряет меня в воздух, и я не понимаю, где верх, где низ, в ушах грохочет, трещит, валится, что-то твердое бьет меня по голове, красная вспышка перед глазами — и пустота.

Адам

Подо мной мокро и холодно. Я вздрагиваю и сажусь. Небо над головой сверкает и взрывается — петарды разлетаются, словно шрапнель, меня осыпает звездами. Перед глазами переливаются разноцветные пятна, такое чувство, будто я попал в окружение. Да и грохот стоит как на поле боя. «В день Порохового заговора положено пускать фейерверки, — думаю я. Потом снова поднимаю голову. — Сегодня не пятое ноября. Сегодня новогодняя ночь. Уже после полуночи. Первое января!»

Упираюсь руками в землю, чтобы встать. К запястью съезжает металлический браслет. Какой браслет?! В жизни не носил цацек. Под ладонями скользко — оказывается, там ил. Я на берегу реки, метрах в двух от воды.

Осматриваюсь. В небе взрывается очередная петарда, и в свете вспышки я вижу лежащий на боку фургон. Кабина вдребезги, дверца распахнута.

Поднимаюсь на ноги, морщусь — все болит. Делаю несколько шагов к фургону. Сирена молчит. Рядом на земле какая-то груда. Трогаю. Человек. Труп. Мой охранник. Вторая половина наручников по-прежнему на нем, цепочка порвалась от удара.

— Прости, друган, — говорю я.

Ничего лучше в голову не приходит.

Топаю к кабине. Земля мокрая. Поскальзываюсь, теряю равновесие. В кабине еще два трупа. Подушки безопасности сработали, не подвели, да толку от них…

Отворачиваюсь.

Куда меня занесло-то?

Шарю перед собой руками, натыкаюсь на что-то шершавое, холодное, склизкое — парапет. Иду вдоль него, наступаю на всякую дрянь и незнамо что. Добираюсь до каких-то ступенек, плюхаюсь на них, пытаюсь отдышаться и собраться с мыслями.