Числа зверя и человека

И тут он впервые улыбнулся по-настоящему. Что это была за улыбка! Убийственная! Буквально. Если бы я был Альбрехтом Дюрером (единственный художник, чьи рисунки мне по-настоящему нравятся), я бы рисовал смерть только с лицом Ройзельмана. И смерть улыбалась бы.

– Ничего, – сообщил он с этой самой убийственной улыбкой. – Уже ничего, Ойген. Впрочем, это не имеет значения.

Уже?

Выходит, было время, когда Ройзельман чего-то боялся?

Было и прошло?

И – главный вопрос – зачем Ройзельман меня сегодня вызывал? Сообщить о том, что полицейский выжил (собственно, выжила, но это совершенно неважно), можно было и по телефону. Это полминуты. Зачем нужно было терзать меня еще час? Чтобы в очередной раз продемонстрировать почти божественное (или дьявольское) всевидение? Или просто для подкрепления условного рефлекса: хозяин – здесь? Или шефом двигало еще что-то, вовсе не доступное моему пониманию?

15.12.2042. Город.

Городская клиника. Феликс

Врач Риты – молодой, лет, может, на пять старше меня, шатен с водянисто-серыми глазами и совершенно не идущей ему козлиной бородкой – не понравился мне сразу. Может, потому что из-под халата посверкивал значок Корпорации на лацкане пиджака? Или усталый взгляд показался мне слишком равнодушным? Или желтые от табака пальцы раздражали?

– Ваша девушка была прекрасным водителем, – сказал он, закуривая какую-то крепкую дрянь вроде той, которой травится Рита.

– Была? – испуганно переспросил я.

– Вряд ли она когда-нибудь еще сядет за руль, – он пожал плечами, – даже при самом благоприятном исходе. Но в данном случае ее умение и реакция спасли ей жизнь.

– Что с ней? – нетерпеливо спросил я.

– В момент удара она успела сбросить ремень безопасности и открыть дверь машины с противоположной стороны. Это спасло ей жизнь и могло спасти ее вообще: удар вышвырнул ее на дорогу, так что она отделалась ушибами, ссадинами и несколькими не особо серьезными трещинами. Но при этом она сильно ударилась головой – то ли об дверь машины, то ли о землю, она сейчас мерзлая.

Я молчал, не в силах вымолвить хоть одно слово.

– В общем – посттравматический инсульт со сложной клинической картиной. Показана нейрохирургическая операция. Дело, в общем, плохо, но не безнадежно.

– Почему же ее не оперируют? – не понял я.

– Это деликатный вопрос. – Врач выжидательно и оценивающе глядел на меня.

Я взорвался:

– Да говорите уже как есть!

– Именно поэтому я вас и вызвал, – абсолютно спокойно сообщил он. – Видите ли, у нее нет общей страховки. Только профессиональная. Страховое общество уже заявило, что данный случай не входит в рамки контракта, – госпожа Залинская находилась не на службе.

– И что это значит?

Он вздохнул:

– Это значит, что у вашей девушки нет денег, чтобы оплатить свое лечение. Стоимость операции довольно значительна. – Он назвал сумму, от которой у меня потемнело в глазах. – Плюс сопутствующие расходы: стоимость палаты, обслуживания, медикаментов, аппаратуры. Это тоже немалые деньги. И сумма все растет.

– И что же делать? – Я по-прежнему не понимал, зачем он мне все это рассказывает. Поиздеваться, что ли? Ясно же, что у меня нет таких денег. И знакомых миллионеров – тоже нет.

– Нужную сумму, – равнодушно сообщил мой визави, – может обеспечить участие госпожи Залинской в Программе. В качестве донора.

Господи! У меня перехватило горло.

– На текущий момент однократное донорство покрывает стоимость и операции, и уже сопутствующих расходов. Но сумма постоянно растет, поэтому не советую вам тянуть с решением. Через сутки с небольшим сумма пересечет эту планку, и придется искать дополнительные средства. Это не считая того, что успех такого рода операций напрямую зависит от того, насколько быстро проведено вмешательство.

У меня все тело стало ватным, а голову словно набили колючим сеном. Что делать?! У меня же ничего нет! Совсем!

– Скажите, а если я выступлю донором?

Доктор скептически посмотрел на меня:

– Вообще-то мужской организм, как известно, для участия в Программе непригоден.

– Нет-нет, не в этом смысле. Я могу пожертвовать каким-нибудь органом…

– Органы сейчас успешно воспроизводят на 3D-принтерах, – сухо заметил мой собеседник, – а люди, потерявшие конечности, и вовсе предпочитают прекрасные киберпротезы корпорации Фишера. Зачем возиться с приживлением чужой, эстетически несовершенной конечности, если можно заказать почти такую же, как была, но более надежную, пусть и неживую? Нет, господин Зарянич, вы здесь ничем не сможете помочь.

Я чувствовал себя так, словно сорвался с горы и лечу в пропасть. Но еще не упал, не разбился, значит…

– Я понимаю, вам надо подумать. Но не тяните с этим, повторяю, – сказал он, уходя. – Времени не так уж много, и оно идет.

Он ушел, а я остался торчать у дверей клиники. Без малейшей идеи в голове.

Я все еще крутил в руках коммуникатор. Коммуникатор? Но кому звонить? Максу? Да, Максу. У него, конечно, таких денег тоже нет, но, может, он что-нибудь придумает, посоветует?

Однако уже по голосу Макса стало ясно, что все еще хуже, что беда одна не ходит.