Числа

- Я тебе зачем жизнь спас? - грозно спросил он. - Чтоб ты в политику совался?

- Я… - начал Степа.

- Да не ссы, - весело сказал капитан. - Шучу. Идея всем понравилась. Как раз о чем-то таком думали, понимаешь, только нащупать не могли. Проект теперь курирую я. Так что сплотимся еще теснее. Если серьезно, Степ, придумал отлично. Выношу благодарность перед строем.

- Служу Советскому Союзу, - ответил Степа.

- Ты никогда так больше не говори, - серьезно сказал капитан. - У меня с юмором хорошо, а у других наших - нет. Подумают, что ты на присягу намекаешь. Кинут обидку, попадешь на лэвэ, тебе это надо? И это повезет еще, если на лэвэ. За честь офицера, Степ, вообще захуячить могут только так. И Малюту не грузи, что он к нам пошел, личная просьба. У него такая работа, что нельзя иначе.

- Понял, - ответил Степа.

- Ну как, приятная неожиданность? - хохотнул Лебедкин.

- Ничего особенно неожиданного в этом нет, - ответил Степа. - Но все как-то очень внезапно, капитан…

34

Проект был представлен Малютой через неделю после встречи. Степа читал его за столом в кабинете, усадив Малюту в принесенное из бухгалтерии низкое кресло, в котором любой посетитель выглядел глупым и маленьким - хотелось отплатить за пережитое унижение. На первой странице папки, по дизайну чем-то похожей на документ из иракского отчета о вооружениях, весело сияли два слова:

Зюзя и Чубайка

Степа поежился от удовольствия, увидев эти имена. «34» сияло в них ясно и отчетливо, безо всяких вычислений, подтасовок и сепаратных договоренностей с самим собой. Русский язык действительно был могуч - он делал возможным маневр, соединявший в себе полную обнаженность с абсолютной маскировкой.

Малюта описал героев так:

«Зюзя, в тельняшке и кепарике, с грубо-народным лицом, искаженным гримасой подступающего гнева, напоминает резиновый манекен для боксирования. Таким манекенам специально делают хари, вызывающие страх и естественное желание его преодолеть.

Чубайка, на чьей стороне немедленно оказываются симпатии зрителя и особенно зрительницы, - очаровательно улыбающийся хитрюга, одетый в безупречную черную пару с галстуком-бабочкой».

Их роли Малюта увидел следующим образом:

«Первым в кадре появляется Зюзя, который работает чем-то вроде канала народного самосознания. Он выговаривает накипевшее у всех на душе с предельной откровенностью, так что у зрителя аж дух захватывает. После того как захват духа произведен, в кадре оказывается Чубайка. Не ввязываясь в спор по существу, он отпускает беззлобно-ироничный комментарий, рождающий в зрителе робкое понимание того, как следует думать и говорить, чтобы когда-нибудь покинуть зону этого самого народного самосознания и быть принятым в ряды немногочисленных, но отлично экипированных антинародных сил». Малюта сумел не только сформулировать то, что сам Степа представлял себе более чем смутно, но и написал несколько примерных диалогов, за которыми уже просматривались контуры будущей передачи. Поскольку это был только проект, Малюта не церемонился, включая своего внутреннего Зюзю на полную мощность. Было настоящим наслаждением наблюдать, как его внутренний Чубайка поднимал из окопа ствол и делал бедному Зюзе очередную дыру.

Степа заметил в тексте явное эхо недавней дискуссии об актуальности постмодернизма:

«Непонятно, Чубайка, почему либеральную буржуазию называют либеральной. Это носитель запредельно тоталитарной идеологии. Если разобраться, весь ее либерализм сводится к тому, что трудящимся разрешено в свободное время еб…ть друг друга в ж…пу». На что Чубайка отвечал:

«Извините, Зюзя, но это большой шаг вперед по сравнению с режимом, который даже это считал своей прерогативой». Иногда Зюзя брал верх в споре: