Число власти

Касьян шагнул вперед, наклонился и взялся пальцами за уголок клейкой ленты, которая стягивала Мансурову рот. Но Рваный неожиданно отстранил его.

— Погоди, братан, — сказал он, с каким-то новым, очень неприятным выражением косясь на обтянутые женскими колготками ноги Мансурова. — Постой. Ты посмотри на него! Не поймешь, мужик это или баба... Одно слово — петух. И даже губы накрашены. Как ты думаешь, Касьян? А? Расслабить клиента перед допросом — первое дело, ты же в курсе! Легкий массаж прямой кишки... А?

— Тьфу, — с отвращением сказал Касьян и отступил на шаг. — Опять ты со своими зэковскими замашками!

— А ты меня тюрьмой не попрекай! — рявкнул Рваный. — Кто не был, тот будет, кто был — не забудет... Понял? И вообще, я ж не для себя! Я ж для дела! Знаешь, как он после этого запоет!

— Да пошел ты, — устало сказал Касьян, отходя к креслу и усаживаясь перед телевизором. — Как хочешь, мне твои развлечения до фонаря. Главное, чтоб был жив и говорить мог.

Рваный коротко, неприятно хохотнул.

— Да ты чего, братан? Ты чего! При чем тут — говорить? Я ж совсем с другого конца! Хотя, если ты настаиваешь...

— Смотри, — предупредил Касьян, поудобнее устраиваясь в раскладном кресле и переставляя прислоненный к подлокотнику обрез, чтобы ствол не упирался в ребра. — Если Паштет застукает, тебе мало не покажется. Он таких вещей не любит.

— Мало ли чего он там не любит! Да он до утра, поди, не явится. У него сейчас хлопот столько! Он в Склиф поехал — с мусорами базары трет, ручки им золотит...

— Смотри, — равнодушно повторил Касьян, окончательно поворачиваясь к Рваному затылком и закуривая сигарету.

Рваный, казалось, его не услышал. Он шагнул к Мансурову, низко нагнулся, приблизив к нему страшное, налитое кровью лицо с неожиданно ожившими, замаслившимися, вспыхнувшими диким огоньком глазами, и сказал, дыша на него смесью чеснока, табачного дыма и гнилостного смрада:

— Ну что, петушок, поиграем?

Касьян недовольно крякнул в кресле перед телевизором и потянулся за пультом, собираясь включить звук, но вдруг замер, не донеся палец до кнопки.

— Тихо! — вполголоса прикрикнул он. — Тихо, я сказал, уроды! Стучит кто-то, — добавил он и выключил телевизор. — Давай, Рваный, посмотри, кто там.

— А почему я? — возмутился Рваный, продолжая ощупывать глазами похолодевшего Мансурова.

— А потому, что тебе в самый раз немного проветриться, — ответил Касьян.

Рваный витиевато выругался, но спорить не стал: видимо, Касьян здесь был за старшего. Он взял свой обрез, проверил стволы и пошел к лестнице. На первой ступеньке он обернулся и сказал, обращаясь к Мансурову:

— Не скучай, петушок. Скоро увидимся.

Как выяснилось через несколько минут, он глубоко заблуждался.

Глава 14

Крыша высокого кирпичного дома красиво подсвечивалась галогенными прожекторами. Еще два таких прожектора слепящими пятнами голубоватого света сияли по обе стороны глухих железных ворот, ярко освещая асфальтированную дорожку и ровно подстриженный газон.

Они остановились у самой границы светового круга, и дальше брат Николай пошел один. У него была бочкообразная, с покатыми плечами и широким тазом, фигура мелкого чиновника, круглая голова с большой блестящей лысиной и короткая, почти незаметная шея. Пухлое, гладко выбритое лицо не гармонировало с маленьким скорбным ртом, унылыми бровями и тусклыми, как у больной собаки, глазами за линзами сильных очков. Брат Николай был человеком с трудной судьбой. Несколько лет назад он потерял в автомобильной катастрофе жену и сына. Виновником аварии был он, но Господь почему-то счел необходимым оставить его безнаказанным: брат Николай не получил ни единой царапины, и суд его оправдал. В течение последующих двух лет он сильно пил и спился бы окончательно, если бы его не подобрали братья из секты свидетелей Иеговы. Они частично привели его в чувство, наставили на путь истинный и отвратили от алкоголя. Брат Николай занялся каким-то мелким бизнесом, быстро пошел в гору и вскоре настолько финансово окреп, что однажды явился за советом к доктору экономических наук Эдуарду Альбертовичу Шершневу. Они разговорились за чашкой чая и были очень обрадованы, обнаружив друг в друге братьев по вере. Эдуард Альбертович рассказал брату Николаю о сообществе верующих, которое он имел честь возглавлять, и о великой цели, которую на протяжении многих веков (так сказал Эдуард Альбертович) преследовало это сообщество. Говорить он умел красиво и убедительно, и с того памятного вечера брат Николай называл его не иначе как Учителем. Свидетели Иеговы были забыты, но кое-какие из их приемов брат Николай до сих пор хранил в памяти, время от времени прибегая к ним, если того требовали обстоятельства.