Число зверя

— Налейте же вина, Сергей Романович. Я вас не оскорбила? Кажется, это мужское дело… Вот штопор. Коньяк тоже открывайте, немножко не помешает. Где то был еще соленый миндаль…

Окончательно привыкая друг к другу, они выпили густого темного вина, и Ксения, пристально глядя на него, вновь подумала о своей такой странной беззащитности и незащищенности.

— Ах, Сергей Романович, Сергей Романович! — сказала она, придвигая к нему вазочку с соленым миндалем. — Ничего не понимаю. Мне бы надо просто попросить вас уйти, а я почему то не хочу… Вот вы возникли из московской ночи, и я вам верю… сразу поверила. А ведь вы можете оказаться каким угодно страшным злодеем… Ваше здоровье, Сергей Романович! — Она подняла бокал, темное вино в нем задрожало, мглисто заискрилось.

— Разве злодеи появляются таким образом? — спросил он и тоже слегка приподнял бокал. — За вашу красоту, за вашу душу, за ваш повергающий любую гордыню Божий дар, Ксения Васильевна! И за счастье видеть вас сейчас, быть с вами рядом!

Она почувствовала прилившую к лицу кровь.

— Не надо, я и без того сама не своя, не понимаю, что это со мной творится. И потом, так поздно, совсем глухая ночь, все нормальные люди в Москве давно уже спят. А что же мы с вами творим? Простите, а вас никто не заметил, не окликнул, когда вы входили в подъезд? — неожиданно поинтересовалась она, и он ответил понимающей усмешкой.

— Нет, — сказал он успокаивающе. — Я ведь просто миную двери, прохожу…

— И опять не надо, Сергей Романович! — попросила она, но ее глаза, полуоткрытые губы говорили другое, — они уже оба не могли всего лишь раскланяться и расстаться.

— Может быть, и не надо, — отозвался он, не отрывая от нее горячего взгляда. — Только так будет нехорошо, не по божески. Хотите, я расскажу о себе все, все, самое тайное…

— Ах, зачем? — остановила она. — Мне все равно, кто вы и откуда появились. Разве дело в этом? Вы должны танцевать, — предположила она, окончательно решаясь и отбрасывая все мешающее и ненужное сейчас. — Я приглашаю вас, Сергей Романович, на погубительный и прелестный «Венский вальс». Нам нужно успокоиться, музыка для этого самое верное средство.

Она обошла стол, положила руку ему на плечо, — у него были радостно сумасшедшие глаза. Они прильнули друг к другу, их подхватило, втянуло в себя, закружило и понесло медленное, завораживающее движение; они ощутили ждущие, напряженные, звенящие тела друг друга, зовущие, молодые и жадные. Она уронила голову ему на плечо и тепло дышала ему в шею. Они тихо скользили вокруг стола с хризантемами, и хрустальная, в бронзе и позолоте, люстра под высоким потолком тоже стала кружиться.

Сергей Романович наклонил голову, прикоснулся жаркими губами к высокой точеной шее.

— Я больше не могу, — прошептал он ей в самое ухо. — Можно вас взять?

Не отрывая головы от его плеча, она еще плотнее, всем телом прильнула к нему.

— Конечно. Чего же вы ждете? — спросила она тоже шепотом.

14

На следующий день к прославленному режиссеру Аркадию Аркадьевичу Рашель Задунайскому ворвалась немыслимо потрясенная завтруппой, обычно милая и сдержанная женщина, Марьяма Гасановна, все, касающееся своего театра, знавшая и всегда все успевавшая. На этот раз у нее были белые глаза, и она молча сунула чуть ли не под нос Рашель Задунайскому изрядно помятую и неопрятную бумагу. Тот от неожиданности откинулся, хотел было разразиться своим знаменитым русским матом, только опытная Марьяма Гасановна опередила.

— Нет, нет, Аркадий Аркадьевич, нет, вы сначала ознакомьтесь с новым, необыкновенным шедевром! — повысив голос, потребовала она. — Эпохальный документ, войдет во все театральные анналы! Читайте, читайте! Возмутительно! Неслыханно! Что она о себе возомнила, эта гениальная и незаменимая?

Близоруко поднеся к глазам предъявленную бумагу, Рашель Задунайский, едва скользнув глазами по первым строчкам, почувствовал удушье, затем резво вскочил, затряс руками, дунул себе на грудь, на плечо, одновременно затопав, и возопил:

— Вон! Вон! Все вон!

— Господи Боже мой! Аллах всемилостивейший! — взмолилась Марьяма Гасановна, и глаза у нее сузились, стали как два сверкающих бритвенных лезвия. — Вы на кого кричите? Немедленно прекратите хулиганить, а то я на стол положу и свое заявление! Опомнитесь, Аркадий Аркадьевич! Я ее, что ли, заставила писать? Я этого больше не потерплю — все мне на голову!

— Машину, немедленно! — вторично задохнулся Рашель Задунайский и стал пугающе багроветь. — Я сам к ней поеду, посмотрю в глаза! Я взову к ее совести! Пусть она со мной поговорит! На ней репертуар держится! Машину, машину!