Чистая речка

Песцов хотел было что-то сказать, открыл рот, но Пашу перекосило так, что Аркашу ветром сдуло.

– Да ну вас на фиг, психов… – сказал Аркаша. Остальное он добубнил уже с другого места.

Я обернулась к Маше:

– Садись обратно. Хорошо, – я продолжила шепотом, – что мама твоя не может в онлайн-режиме смотреть, что у нас происходит. В Москве есть уже такие школы.

– У нас не Москва! – заорала Серафима, обладающая невероятным слухом. – У нас – деревня Дебилкино! И мой класс – главный в этой деревне! Брусникина, решай, умоляю тебя! Ну хоть четыре-пять человек из класса чтобы решили контрольную! Да что же вы такие свиньи, а!..

Серафима тяжело села на свое место. Бакенбарды ее торчали в разные стороны, и она была похожа на растерянного взъерошенного хомячка.

Да, вот я и сбежала из больницы от своих тяжелых раздумий. От себя не сбежишь. Теперь я понимаю, что это такое.

Контрольную я решила, все задания, еще и помогла Маше, у которой был другой вариант. Дала списать Веселухину, пусть получит хотя бы тройку, ведь, правда, ему надо закончить девятый класс.

После уроков я подошла к Серафиме и напрямик спросила:

– Можно я спрячусь от Паши в вашей лабораторной?

Серафима нахмурилась.

– В смысле?

– Я хочу остаться на танцы. Я буду ходить на танцы.

– А… – начала Серафима.

– А то, о чем вы подумали, – этого не будет.

– То есть спать ты с ним не будешь? – скривилась Серафима. Почему она мне показалась сегодня похожей на хомячка? Сейчас она была похожа на злую, вредную, старую собаку, беспородную, лохматую, которую побрили, чтобы она была похожа на очень породистую.

– Нет, – ответила я, хотя мне совершенно не хотелось в таком ключе говорить о своей жизни. В таком хамском и пренебрежительном ключе.

– Тебе было бы проще с ним не общаться, уверяю тебя, – сказала Серафима.

– Еще проще мне было бы вообще не жить, – ответила я, даже удивляясь своим собственным словам.

Серафима открыла рот, чтобы мне парировать, но не придумала ничего лучше, чем просто выругаться.

– Но смотри, Брусникина, ко мне потом не бегай, денег на аборт не дам.

Я подняла на нее глаза. Сказать ей, чтобы она не смела? Раз и навсегда сказать, чтобы она никогда больше не смела меня унижать, ни в классе, ни наедине?

Я долго молча смотрела на ее неровную блестящую кожу, на высветленные бакенбарды, которые она успела пригладить после нашего урока. Сейчас от нее пахло чем-то сладким и сигаретами. Не знала, что Серафима курит. Я не стала ничего говорить, вообще ничего. Взяла свою сумку и ушла.

Паша подскочил ко мне тут же.

– Пошли домой? – спросил он.

– Нет, я пойду к Маше, – ответила я, надеясь, что Маша еще не ушла.

– Я провожу, – засуетился Паша.

– Нет, Паша, у нас женские секреты, – глупым голосом, как настоящая тэпэшка, сказала я.

Паша подозрительно на меня посмотрел. Я ведь никогда так не разговариваю. Но… поверил!

– Хорошо! – заухмылялся он. – Потом я тебя с автобуса встречу, ага?

– Ага, – улыбнулась я.

Я удостоверилась, что он уехал, и пошла на танцы, по дороге попросив хлеба в столовой. Повариха, никогда особенно меня не отличавшая, неожиданно предложила мне тарелку супа и яблоко. Я с благодарностью все съела.

Виктор Сергеевич, увидев меня, улыбнулся одними глазами. Как я давно не видела этой улыбки! Когда мы разговариваем при всех, но молча.

– Вставай, Брусникина, – сказал он. – Как ты себя чувствуешь после больницы?

– Взрослым человеком, – ответила я негромко, не надеясь, что он услышит.

– Три года и сто девятнадцать дней, – чуть отвернувшись, как будто ни о чем, проговорил Виктор Сергеевич.

– В смысле? – удивилась я, завязывая джазовки.

– В смысле осталось тебе еще до взрослости, – объяснил очень спокойно мой тренер, улыбаясь одними глазами.

И… и мне стало тепло, хорошо, спокойно. Я не знаю, как далеко я сейчас была от той границы, за которой кончается человеческий и божий закон, и начинается темное, страшное, нечеловеческое. Может быть, совсем рядом. А может быть, и нет. Кто может точно мне это сказать?

После занятия в класс неожиданно заглянула Маша.

– Мама разрешила мне съездить с тобой в детский дом, если ты не возражаешь, – сказала она. – А потом она меня заберет. Я хочу посмотреть, как ты живешь.

Виктор Сергеевич вопросительно посмотрел на меня.

– Я хотел тебя отвезти.

– Конечно, – кивнула я. – С Машей, хорошо? И… меньше проблем будет с Пашей.

– Ему придется привыкать, – покачал головой Виктор Сергеевич. – Ладно, разберемся.

Виктор Сергеевич привез нас, неожиданно тоже вышел из машины и пошел в детский дом.

– Хочу поговорить с вашей директрисой, – объяснил он в ответ на мой удивленный взгляд. – Чтобы оставили тебя в покое, не третировали, не воспитывали.

– Не лезли с добрыми советами… – проговорила я.

– Вот-вот…

Виктор Сергеевич не знал, конечно, какого рода советы мне давала наша и.о. Я не стала вдаваться в подробности, вгонять в краску Машу, да и заодно саму себя. Хоть я и стала взрослым человеком в больнице, передумав очень многое и услышав несказанные слова той бабушки, но не настолько.