Чистая Россия

На самом деле, режим окрашен не в серые тона, а в голубые («и вы, мундиры голубые»), причём с кровавым подбоем. Никакого «аккуратного и подтянутого труда» нет, есть коррупция, казнокрадство и традиционное для России расшвыривание денег по ветру (при этом, заметим, аполитичным интеллектуалам достаётся симпатичная толика).

Впрочем, новые эстеты больше не режим защищают, а себя, представляя красоту дел своих — оппозиционным актом. Невидимым оппонентом при этом остаётся совесть, та совесть, которая нашёптывает про правду, про долг образованного и критически мыслящего человека…

Вот Альберт Кох защищает довольно грязную и очень хорошо оплаченную (не из личных средств, конечно) серо-голубым (следовательно, сизым?) полковником работу по уничтожению независимого телевидения в России: «Это было весёлое занятие» (Коммерсант-деньги, №44, 2007, с. 20). Другие герои, которые никого не уничтожали, но аполитичными были «по самое не хочу», много писали о том, что у них было «эстетическое противостояние режиму». Эти «красиво», «весело», «изящно» писали книги, зарабатывали деньги, открывали картинные галереи, создавали русский интернет и т.п.

Так в 1990-е годы в новом виде повторилось самооправдание интеллектуалов брежневской эпохи. Анатолий Курчаткин, благополучный выпускник Литературного института, работавший в «Нашем современнике», так писал:

«Андрея Синявского принято осуждать за эти его знаменитые слова — «у меня с советской властью стилистические разногласия», — а на самом деле — о, какие гениальные слова! Эстетическое в искусстве на самом деле куда существеннее идеологического. Идеология — обертка, упаковочная бумага, эстетическое — то что в ней, внутри. Юрий Казаков, Юрий Трифонов, Василий Шукшин — называю лишь абсолютные, безоговорочно и всеми признанные имена — все работали внутри той самой, вырабатываемой, как мед в ульях, в прохладных кабинетах ЦК КПСС, советской идеологии, но у кого повернется язык назвать написанные ими вещи советскими? Потому что эстетически они были свободными. Потому что красота и уродство трактовались ими так, как века и века до создания КПСС, и никакая идеология-обертка ничего с этим эстетическим содержанием их творчества поделать не могла».

Разумеется, ничего «всеми признанного» в названных Курчаткиным именах нет. Это типичные советские писатели, которые выглядели эстетическими гигантами лишь на безнадёжном фоне общей интеллектуальной обслуги. Впрочем, важнее – и объективнее – другое: Синявский-то сам, не будучи большим писателем, прославился именно тем, что в силу эстетических расхождений попал в тюрьму. У него была масса возможностей притормозить и поехать в другом направлении, и тогда бы он оказался в компании Курчаткина, Шукшина и прочих. Нет, — в тюрьму. Это уже не эстетика, это этика и, поскольку это этика в деспотических условиях, то одновременно и политика.

Эстетизм может быть аргументом в споре, и аргумент такой обрывает спор. Попробуйте в ответ на заявление: «Вы назвали неверную цифру» ответить: «Бросьте, это пошло!» или «Фи, это некрасиво!», и поле боя останется за Вами.

Эстетизм аполитичности имеет ещё одну слабину: он сам себя оценивает. Иногда такая оценка, видимо, достоверна: когда человек заявляет, что он «весело» отрубал голову бунтарю, нет оснований не верить. Лицо, правда, было скрыто маской палача, но самоотчёт есть самоотчёт. Другое дело, что «весёлость» палача хочет отождествиться с весельем клоуна, и тут надо напоминать: клоун никому голову не отрубает и даже пальчики не отшибает, тем более, за деньги. Клоун веселит других, а не веселится.