Чистая сила

— Есть. — Думчев сложил руки на груди и склонил голову набок; так он просидел некоторое время, потом медленно поднял голову и внимательно осмотрел потолок. — Есть и еще, — и опять замолчал.

— Да говорите же, — нетерпеливо, легонько постучав по столу пальцем, воскликнул Алексей Михайлович.

— Есть и еще, — снова повторил Думчев, как бы не замечая нашего нетерпения; но наконец двинулся: — Еще я видел, как в одном секретном месте, за скалой у пляжа, Ванокин эту Марту свою очень даже, я бы выразился, ругал, только что не ударил. Но и это мог, потому что замахнулся. Я, к сожалению, слышать разговора не мог, но видел все подробно. Хоть и находился в воде. И достаточно не близко. А приблизиться не мог вследствие морского волнения. Да и рисковал быть обнаруженным. Но самое главное то, что Марта Эдуардовна — вы ее неприступность и гордый характер могли заметить — так вот, она хоть бы словом, хоть бы жестом ответила. Так нет; со страхом на него смотрела.

— Откуда же понятно, что со страхом, — сказал Алексей Михайлович. — Вы же далеко были.

— А по положению тела, — быстро ответил Думчев.

— Ну?

— А то, что со страхом. А это уже кое о чем говорит.

— Да о чем же?

— Если просто взять, как отдельный эпизод, то ни о чем. А если в свете некоторых фактов, то — о многом.

Он опять замолчал. Как видно, томить слушателей доставляло ему прямое удовольствие. Алексей Михайлович побарабанил пальцами по столу достаточно громко.

— Знаете вы здесь такого старика, Никонов — его фамилия? — медлительно заговорил Думчев. — Вы с ним сегодня, кажется, за обедом разговаривали.

— За завтраком, — поправил Алексей Михайлович.

— За завтраком, — поправился Думчев и хотел было снова замолчать, как Алексей Михайлович сказал:

— Да что же Никонов, говорите?

— А то Никонов, — похожим на роковой голосом произнес Думчев, — что он с ними в сговоре.

И он снова сделал паузу.

В первую минуту мы оторопели от такого сообщения. Поворот был явно неожиданным. Думчеву же последняя пауза удалась как нельзя лучше.

— А-а, — протянул Алексей Михайлович и тут же снова перешел на тон игривой заинтересованности, который, к слову сказать, совсем к нему не шел, — в сговоре, говорите? Да-а… Так, может быть, вы откроете нам, в чем, собственно, смысл…

— Суть пока не выявлена, — глубокомысленно отвечал Думчев, — информации для обобщения не достает. Но надеюсь, что на днях уже смогу…

— Так вы полагаете — это серьезно?

— Более чем, — отрезал Думчев и, сведя губы трубочкой, отвернулся с независимым видом.

Мы с Алексеем Михайловичем переглянулись, и Алексей Михайлович, незаметно от Думчева, приставил палец к губам.

— Любопытные вещи вы рассказываете, Андрей Ильич, — сказал он. — Мы здесь все шутками… а оказывается, что здесь — дело.

Думчев, как бы нехотя, повернулся к нам и сказал внушительно:

— Шутками, конечно, заниматься можно, и не возбраняется — я сам люблю пошутить. Но должен вам заметить, что эти тоже не так просты и умеют себя вести. Их поведение на том и построено, чтобы нелепостью главное прикрывать. Они и добились: вы шутите, другие шутят, а дело движется. Они умеют ловить.

Последняя фраза, кажется, вышла невпопад. Но Алексей Михайлович этого будто и не заметил.

— Да ведь не попались, — сказал он. — Вот вы.

— Опыт, — скромно заметил Думчев. — Опыт и логика.

Алексей Михайлович перестал спрашивать; в один только момент как будто приготовился уже спросить, но удержался и продолжал молчать. Так мы просидели некоторое время. Наконец Думчев поднялся, сказал, что пойдет готовиться к ужину, захватил шахматную доску и ушел. Алексей Михайлович его не удерживал, но вежливо проводил до двери.

— Ну, что скажешь? — обратился он ко мне, возвращаясь к столу.

— Что ж вы его еще о Никонове не спросили? — сказал я.

— А зачем? Он и так все расскажет. Сам придет рассказывать. Ты, наверное, понял, он из этих, детективов-любителей. Настоящие детективы начальству докладывают, а любители, будем говорить, — публике. Мы с тобой эта публика и есть. А то ему так неинтересно, все равно нужно же кому-то о своих подвигах… Он, это, на рыцаря без страха и упрека мало, как видишь, похож. А это, про Марту — это очень любопытно, знаешь. Кажется, и в самом деле все не так просто. Ну ладно — будем ждать.

Я было хотел продолжить разговор, но Алексей Михайлович как-то сник, отвечал неохотно и односложно. Я сказал, что пойду. Он кивнул.

2

Вернувшись к себе, я, может быть, минут всего пять посидел в комнате. Сначала хотелось подумать обо всем этом в тишине, но — тишина была, а мыслей — ни одной: во всяком случае, сколько-нибудь продуктивных. Внезапная потеря интереса к разговору у Алексея Михайловича тоже меня озадачила. Но поспешных выводов делать не следовало. И я это себе сказал. Еще я подумал, что все равно во всем этом так сразу, с наскоку, не разобраться, и если есть что-либо по-настоящему серьезное (во что я еще недостаточно верю), то все должно проявиться само собой, и может быть, фраза Алексея Михайловича о том, что нужно подождать, сейчас наилучший выход.