Чистая вода

После того как ленсман со своей командой нашел Юна в горах, в коробе с вентилями у озера, он провалялся в постели в сильном жару четыре дня и до сих пор чувствовал слабость, но не настолько, чтобы он не мог стоять здесь и снимать.

— Значит, ты не болен,— продолжал старик.— Тогда что с тобой, если ты вздумал снимать… это?

— Я хочу помнить,— промямлил Юн.

— Помнить?! А не лучше ли тебе постараться забыть, как стараемся все мы? Ты не хочешь раз в жизни поступить как нормальный человек?

Юн снова отвернулся.

— Нет,— сказал он.

Старик медленно покачал головой, повернулся вполоборота и уставился на поля и море внизу. Хотя слезы на бледном лице могли оказаться растаявшими снежинками, Юн почувствовал, что его ненависть к старику слабеет. Может, он прав, подумал Юн, и у меня был выбор. И я мог не приходить сюда сегодня, не снимать, заняться другим. Но я здесь. Ненависть выдохлась, но не сменилась раскаянием. Камеру Юн не выключил

Скорбящие ждали у могилы, пастор бросал наверх нетерпеливые взгляды. Заккариассен не шевелился.

Решив разрядить ситуацию, могильщик встал, махнул Юну черной рукавицей и закричал, чтоб он спустился помочь: одна из двух гусеничных лент на подъемнике перекрутилась, из-за чего гроб мог опрокинуться.

Оставив камеру включенной, Юн спустился вниз и встал на четвереньки рядом с могилой. На дне поверх еловых веток, набросанных, чтобы прикрыть воду, лежал упавший букет. Юн пытался прочитать, от кого цветы — ему вдруг захотелось это узнать, но лента хлопала на ветру, и ничего разобрать не удалось. На секунду он зажмурился, чтобы не потерять сознание, потом приподнял гроб и поправил ленту.

Подошел Заккариассен.

Пастор сказал заключительные слова. Никто не заплакал, и гроб опустили в могилу.

Пока процессия покидала кладбище, Юн не спеша складывал камеру и штатив. Потом подсел к могильщику — переждать вместе с ним, пока пронесет мимо тучу мокрого снега. Тот сплюнул и сказал:

— На сегодня, считай, работа закончена.

— Разве тебе не надо засыпать могилу? — спросил Юн.

— Не-а,— ответил могильщик и снова сплюнул.— Это не обычные похороны. Весь этот театр разыграли для семьи. А сейчас приедут эксперты из города и заберут ее. Что-то, видно, здесь не так.

Он рассказал, что к делу добавились несколько писем, судя по всему — Лизиных, по крайней мере, написанных ее рукой. Анонимный доброжелатель прислал их одному из учителей, а тот передал ленсману. Если верить тем, кто держал письма в руках, чтение не для слабонервных: как только папаша не издевался над девочкой все эти годы… Могильщик покачал головой.

— Да… — пробормотал Юн, глядя в землю. Он тоже слышал о письмах.

— Мне велено подождать. На тело выпишут квитанцию. А ты иди, не жди.

Юн положил камеру и штатив в чехле на финские сани и нехотя повез их с кладбища. Его огорчало, что бедную Лизу ждет, видимо, непонятная судьба подопытной мышки. А он так надеялся, что сегодня она упокоится навек.

По дороге ему навстречу промчались две машины. За рулем одной сидел ленсман, а рядом с ним — незнакомый лысый мужчина средних лет, в рубашке с галстуком и коричневой кожаной куртке. Черные глаза скользнули по лицу Юна, и у него засосало под ложечкой, как в тот раз, когда ему пришлось посреди непаханого поля спросить дорогу у чужого человека.

Машины свернули в сторону кладбища.

В школе отменили уроки по случаю похорон, вернее, трагедии. Но Элизабет дома не оказалось. На кухне в полумраке сидел какой-то незнакомец. Из-под верхней одежды выглядывал воротник белой рубашки с галстуком. На столе лежали кожаная папка, блокнот и фотоаппарат со вспышкой.

Юн зажег свет.

— Дверь была открыта,— сообщил неизвестный.

— Она не закрывается,— ответил Юн.

Гость оказался журналистом столичной газеты, невысоким, суетливым и нервным человеком. Он протянул руку, но Юн не пожал ее. Подержал в руках предъявленное удостоверение, но букв не разобрал. Речь шла о Лизе.

— Мне говорили, что ты ее нашел? Юн задумался.

— Я не видел машины,— ответил он и, прищурившись, посмотрел за окно.

— Так я на такси приехал,— сказал журналист и широко улыбнулся.

— Следов колес тоже нет… Значит, давно сидишь?

— Ну… некоторое время.

— А здесь никого не было, когда ты пришел?

— Нет.

Юн огляделся. На первый взгляд все на месте. Он обошел гостиную, коридор, выдвинул ящик и бегло проверил еще не упакованные вещи, поднялся на чердак, посмотрел в спальне. Вдруг ему стало холодно, он надел второй свитер. Отсутствие Элизабет страшило его все сильнее: он не находил никакого разумного объяснения, почему ее нет дома.

Журналист сел.

— Может, присядем? — предложил он, снова улыбнувшись.— Я бы хотел поговорить.

— Да, да, сиди.

Но Юну не сиделось. Он метался по дому. Перед бегством в горы он оставил ружья между дверью в столовую и холодильником. Теперь их там не было.

— Это ты взял мои ружья? — спросил он.

— Твои ружья? Что ты хочешь сказать?

— Мои ружья! — закричал Юн.— Тебя предупредили и ты спрятал их подальше!