Чистилище

— Обвинение против ваших коллег? Разве такие вещи не расследуются внутри полиции?

Масси ухмыльнулся:

— Обычно — да. Но не в том случае, когда речь идет о мертвом священнике.

— Кажется, что вы сожалеете о смерти Умилиани, комиссар.

— А почему нет? Погиб человек.

— Но он ведь был убийцей вашего шурина. Человек, который сделал вдовой вашу сестру и наполовину осиротил ваших племянников и племянниц.

— Хм, странно. — Масси вздохнул, отпил глоток пива и вытер пену с усов. — Можно было бы подумать, что за все время своей службы я должен ненавидеть Умилиани больше, чем любого другого убийцу. Но это не так. Напротив, я еще никогда не был уверен в вынесенном приговоре, как в деле отца Умилиани.

— Думаете, не он убил вашего шурина?

— Нет, не это. Я предполагал, что священник убил Бенедетто. Иначе самоубийство Умилиани ничем нельзя объяснить. Но после всего, что я знал об Умилиани, могу сказать, что он был добрый человек. Не очень сообразительный, но и не тщеславный. Но ведь не каждый священник должен быть амбициозным гением, чтобы дорасти до кардинала или епископа. Умилиани был очень доволен своим местом.

— Вы хотите сказать, что убийство не соответствует его характеру.

— Да, примерно, как Муссолини с голубем мира.

— И все же вы считаете его убийцей?

— Убийцей — да, но не обязательно виновным.

— Теперь я понимаю вас, комиссар. Вы думаете об инспираторе и о том, что мы, юристы, называем опосредованной причастностью к делу.

— Точно. Кто-то использовал священника, как инструмент.

— Но это означает, что опосредованный исполнитель, то есть человек, действующий как инструмент, вследствие ошибки, принуждения или невменяемости, поступал не противозаконно, — перебил его Энрико, заговорив на языке юристов. — Мне показалось, Умилиани очень переживал из-за своего поступка, когда осознал, что он сделал.

— Для вас закон что дышло! — проворчал Масси, презрительно махнув рукой. — Я не имею понятия, есть ли в этом деле опосредованный исполнитель или нет. А после смерти Умилиани мы этого, наверное, и не узнаем. Я говорил о фактической цепочке событий. Я не могу представить, что священник ни с того, ни с сего посреди бела дня додумался до того, чтобы убить Бенедетто.

— Но если вы правы, кто же тогда мог подстрекать его, кто ответствен за убийство вашего шурина?

— Как сказал бы Шерлок Холмс, это дело не на одну трубку. — Комиссар затушил сигарету в пепельнице и прикурил новую. — А может, даже не на одну пачку сигарет.

Помолчав, он поинтересовался здоровьем Елены, и Энрико рассказал ему о странном излечении, которое иначе как чудом и не назовешь. Но и Масси Энрико ничего не сказал о крылатом существе из своего кошмара. К тому же у него совершенно не было настроения.

— Странная птица этот Анджело, — произнес комиссар. — Пожалуй, я немного расспрошу о нем жителей Борго-Сан-Пьетро. Впрочем, боюсь, что жители деревни будут не особо разговорчивы.

— Может, узнаете еще что-нибудь от вашей сестры.

Масси состроил гримасу, будто у него разболелись зубы.

— Я бы не стал на это рассчитывать. Кроме того, возможно, она действительно ничего не знает об отшельнике. В конце концов, ведь она родилась не в Борго-Сан-Пьетро, она всего лишь приезжая. Люди с гор очень своеобразны. — Он допил свое пиво и спросил: — Вы уже открывали картонную коробку, которую вам привез синьор Писано?

— Нет, руки не дошли.

— Если там вдруг будет что-то, что поможет пролить свет в расследовании убийства, сообщите мне, хорошо?

— Само собой, комиссар.

Энрико поехал назад, в отель «Сан-Лоренцо». Войдя в номер, он тотчас разделся и отправился в душ. Чередуя теплую и холодную воду, он старался взбодрить себя. Энрико закрыл глаза и остался наедине с теплой и холодной влагой. Как же было хорошо под шипящими струями воды, которая уносила все заботы и мучительные вопросы! Энрико вовсе не хотелось выходить из-под «щита» душа. Но тут вдруг пошла ледяная вода и вернула его к действительности.

Только когда Энрико вытерся полотенцем, он вспомнил, что хотел осмотреть ноги на предмет красных пятен, и, ничего не обнаружив, почувствовал небольшое облегчение. Он осмотрел руки, и ему показалось, что припухлость немного прошла. Он надеялся, что это ему не кажется, потому что не испытывал никакого желания всю жизнь ходить со стигматами.