Чистилище

– Не знаю, как ты, – Джастин не помнил, когда в последний раз говорил с такой охотой, – но я дико непоследователен. Ведь вроде бы люблю жизнь и при этом с самого детства стремлюсь туда, где ее проще всего лишиться. Мой отец был солдатом. И я даже не думал о других путях. И эта возвышенная чушь в академии… Сейчас то понимаю, что все эта романтика и блеск – просто выдумка бардов, да господ, – он украдкой взглянул на рыцаря.

– Я ничего такого не выдумывал, если что. И вообще – ты не слишком оригинален. Думаешь, юные отпрыски благородных домов не жаждут славы? Не грезят битвами и сражениями? Ха! Барды поют везде. Слушают их все. И ничего удивительного. Развевающиеся знамена, чистокровные скакуны, сверкающие латы – что может быть прекраснее, что может сильнее будоражить молодую, горячую кровь? – в тоне Салливана слышалась насмешка. Ироничная, грустная и немного брезгливая. – Но ты то давно понял, что война красива только издалека. Тебя, бывалого солдата, не обмануть внешним лоском, не ослепить сиянием полированной стали… И что теперь?

– Ты знаешь, – Джастин не перенял язвительного тона рыцаря. Говорил просто и спокойно. – Твои раздавленные костяшки куда крепче, чем были в юности. И пусть пальцы не так ловки, пусть музыкантом уже не стать, зато удар выходит действительно тяжелым, – Салливан неосознанно потер правый кулак. – Этим все сказано. Можно ненавидеть такие изменения, можно отрицать их, но так или иначе – мы оба приспособлены для одного. А тот, кто привык держать меч – редко берется за кайло.

Хлопанье крыльев черного ястреба завораживало. Граф Гастман медленно обвел взглядом распростертый перед ним Кардан, восхищение и ужас внушенные навязчивой идеей не отпускали. Долго вглядываясь в собственное знамя, щелкающее на сильном ветру, он видел нечто большее, чем элементы геральдики. В своем сознании феодал-наместник отождествлял себя с хищником, пикирующим на загнанную добычу. Но здесь, на широком балконе лишенном каких либо перилл, такие рассуждения были особенно опасны. Граф старательно напоминал себе, что его тело, к глубочайшему сожалению, куда слабее чем его дух. И не сумеет перенести этого шага. Шага в бездну.

Черный ястреб на бело-синем поле затрепетал яростнее, словно разгневанный таким малодушием. Но Гастман уже справился с наваждением, снова возвращаясь к реальности. Послание от Уолтера фон Аддерли, полученное накануне, полностью соответствовало самым смелым ожиданиям.

Небо обезглавлено… и движется к границе Леммаса вместе с наемниками. Якобы на встречу с силами львов. Якобы для отражения внешней агрессии. А ведь слабовато придумано… Но зато как реализованно! Чертовски ловко, просто чертовски… Уолтер явно куда способнее своего беспомощного сынка. Так красиво исполнил, просто спас положение. Очень деятельный человек. Очень полезный. И значит – весьма опасный. Таких нельзя долго использовать. Но нет… Пока еще рано.

Граф снял с руки мягкую перчатку из черной замши. Положив на открытую ладонь пару секунд наблюдал. Очередной порыв ветра подхватил ее, крутя и переворачивая унес прочь. Словно трепещущую, раненную птицу.

Все они нуждаются во мне. Все имеют силу, только пока я с ними. По одиночке снесет любого из ландфрида. А с падением небесных, изменой Тафта, реальной силой обладает лишь Стенсбери. Слишком жадный для того, что бы с ним воевать. Перекупить алчного извращенца выйдет дешевле. А потом… Кто знает? Может упадет с коня, подобно старому Лису. Да… Раньше умели шутить. И если бы барон Стенсбери был ровесником Лиса Фрейзера – его бы наверняка звали Львом.

Гастман не смог припомнить ни одного зверя, подходящего для высмеивания прославленной жадности и похоти барона, но не стал на этом задерживаться.

Да, Львом. Как самого храброго и благородного…

Губы графа скривились в презрительной усмешке. Он вглядывался в город, раскинувшийся перед ним. И видел целое графство. А потом… Кто знает? Может и всю страну?

Страну… Интересно, что видят сейчас эти беспомощные гордецы? Эти напыщенные дворянчики в залатанных портках и драных кафтанах… Те, что поумнее уже давно знают, что ландфрид – ширма, за которой прячется Гастман. Пусть я порой пускаю туда еще кого, поиграть, подергать за ниточки теша самолюбие. Но некоторые, наверняка, не видят очевидного. Попросту отворачиваются и закрывают глаза мозолистыми ручонками…

Феодал-наместник Кардана взглянул на свою правую ладонь. Крупная, но изящная, с длинными, чуткими пальцами, безукоризненно белая и без малейшей потертости. Лишь белая нить застарелого шрама пересекала четыре пальца памятным пунктиром, отражаясь на ладони более широким, розоватым рубцом со следами стежков. Граф хорошо помнил битву под стенами Нима. А предшествующую ей осаду – помнил еще лучше. Клинок неудачливого убийцы, метившего в грудь, лишь ранил руку. Достаточно быструю и сильную, что бы отклонить удар, а после свернуть шею горе-заговорщику.