Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)

– Дело в том, что строевые летчики, понимаешь ли, не имели опыта перевозки грузов на нестандартно длинной внешней подвеске… Ну, а в Чернобыле надо было ну… короче, не важно. Надо и все! Привлекли, короче, для этого лучших летчиков-испытателей во всем Союзе – с ОКБ имени Миля. Их, конечно, каждый знал в наших кругах – видные мужики, по пять тысяч часов в воздухе – это тебе не по полям с автоматом бегать! Короче, командиром одного экипажа двадцать шестого, ну, вертолета Ми-26, был Карапетян, как сейчас помню, Гурген Рубенович. Кстати, Героя потом дали ему, и так далее, и тому подобное… А вторым экипажем руководил… как его, Грищенко, не менее именитый летчик, правда, имени чего-то не помню… Старею, брат… Несмотря на эликсир молодости… Так, наливай, а то чего-то память отшибает.

Я молча налил в граненые стаканчики, и мы выпили. Я начал открывать еще одну жестяную баночку горбуши, а бывший штурман повел свое повествование дальше:

– Короче, сбрасывали они там свинец, какой-то купол должны были навесить на реактор, но не помню, навесили или нет. Не важно! Вот этот, второй, Грищенко, значит, в какой-то момент расклеился и запротестовал. Ну, типа: чё за фигня, мы ж облучиться можем?! Ну, там мы потом анализировали, кумекали… точно, вертушки несколько раз снижались ниже утвержденной отметки… И доза облучения считалась раз в пятнадцать выше какой-то там нормы. Ну, мужиков конкретно подставляли, хотя где у нас не подставляют? – в Афгане и похлеще бывало… Короче, не про это я. А про то, что летали они одинаково. И парадокс во какой вышел: Карапетян жив и ныне здравствует, забыл давно про эту дребедень х… про, как его, Чернобыль. А Грищенко боялся и получил лейкемию. Так-то вот!

Володя вытаращил на меня глаза с преувеличенной, совершенно пьяной мимикой. Верно, себе он казался значительным. «Ну и урод, как Квазимодо из фильма, – подумал я с горечью, – и сам я наверняка точно такой же».

– Че зыришь? – зашипел он на меня, делано уперев руки в колени и выпятив локти.

– В смысле? – не понял я.

– Да нет тут никакого смысла! Наливай! Эликсир стынет!

Я опять налил, и снова мы приложились. Володя склонил голову и затих, словно увядший цветок. Я перестал ощущать горечь водки – вот она грань каждого нелепого отравления. Зато стал чувствовать все внутренности в животе, как будто щупал его – везде мне мерещились опухоли.

– Ну и что с ним стало? – спросил я, тронув собутыльника за плечо.

– С кем? – он посмотрел на меня основательно помутившимся, непонимающим взглядом.

– Ну, с вертолетчиком Грищенко?

– А-а, – протянул Володя, – ну, его лечили, даже в Америке делали операцию. Но он умер, не помню, правда, в каком году.

Затем он посмотрел на меня вконец осоловелыми глазами и надрывно запел:

– А наш притончик гонит самогончик…

Но с Володей я больше не выпивал. На следующее утро меня буквально разорвало изнутри – рецидив открыл второй этап борьбы за жизнь, за право дышать. Мне кажется, я остался на этом свете исключительно благодаря стойкости моей покровительницы и заступницы. Евсеевна взяла меня у смерти на поруки. Из двух месяцев четырнадцать дней я не брал в рот ни крошки, и еще столько же жил на скудных крохах живой пищи. То, что позволяла мне съедать Евсеевна, было уже не едой, а лекарством».

4

Шура писал в дневнике:

«Однажды, когда я ездил в районный центр за покупками, услышал по радио короткий репортаж о скоропостижной смерти известного в спортивном мире американского боксера, чемпиона мира в супертяжелом весе. Здоровяк-парень с ударом кулака в три тонны скончался от СПИДа в сорок четыре года. «Возможно, – подумал я, – он мог стать неординарной личностью, живой легендой, а стал героем одной из многочисленных заурядных историй». Я не запомнил его имя, но когда диктор процитировал умершего чемпиона, как-то объяснившего свой положительный тест на ВИЧ «вседозволенностью, а также быстрым и безрассудным образом жизни», мне захотелось подпрыгнуть на сиденье. Вот это да! Взамен богоугодной деятельности полмира добровольно катится в пропасть.

И вдруг я стал кое-что понимать. Я должен… Мне казалось, что я прибыл в Клондайк, и мне нужно только хорошенько настроиться на поиск – вот-вот я обнаружу в лотке золотой песок. К тому моменту я уже понял, что здоровье не является самоцелью. Так же, как не может быть самоцелью богатство или благополучие. Евсеевна подлила масла в огонь, заявив мне однажды, что проблемы человека – не в недостатке знаний, а в отсутствии понимания своего места во Вселенной.

Прошло не так уж много времени, и я оценил истинное значение еще одного терапевтического утверждения Евсеевны: «Употребление живой пищи и голодание очистили твое тело. И точно так же воздержание от впечатлений должно очистить твой ум». То была великолепная мысль, потому что она открыла мне, зачем мне одиночество и глубокие размышления и медитация. Я познал главное: чтобы отыскать Бога, не нужно никуда идти или ехать; нужно лишь внимательно заглянуть в себя».