Чистилище. Охотник

Ламия облизнулась – её язык был чёрный, её пасть была полна крови. А потом она словно растворилась в воздухе и в тот же миг рухнула на Вову, подмяв его под себя.

Гоша кинулся в лесную чащу, где с визгом наперегонки мчались прочь собаки. Но Ламия оказалась быстрей человека – острые когти вспороли низкороду спину, и он покатился по земле, корчась и крича от дикой боли. Верный Динго вылетел откуда-то сбоку, впился в ногу Ламии. Она одним движением раздавила пса и высоко его подбросила – бесформенная тушка повисла на березе, собачья кровь потекла по белому стволу.

Ламия поднялась на задних лапах, вытянулась, замерла, прислушиваясь, принюхиваясь, не прячется ли где-нибудь новая жертва. Но всё было тихо. Она опустилась на четвереньки и принялась жадно глотать теплое свежее мясо, срезая его с костей острыми зубами, терзая его когтями.

Пищи было много. В обычные дни Ламия задержалась бы здесь, устроила бы лёжку под открытым небом, отъедаясь, и только потом двинулась бы дальше на поиски новой добычи. Но сейчас какое-то незнакомое чувство не позволяло ей успокоиться, гнало куда-то. Тянущие боли в низу живота становились всё сильней – они беспокоили Ламию. Она чувствовала, что скоро многое изменится. Ей хотелось странного. Даже голод не мучил её так, как обычно. Она должна была сделать нечто такое, чего никогда не делала раньше.

Ламия, впившись зубами в ногу одной из жертв, потащила добычу в кусты. Ведомая инстинктом, она ушла в лес – туда, где вековые деревья, вывороченные бурей, образовали завал. Ламия сначала в одном месте царапнула когтями мягкий мох, потом в другом. И, подчинившись наитию, принялась рыть землю, стараясь забраться поглубже и подальше – в самую сердцевину завала.

К концу дня она закончила обустраивать свое логово и вернулась на поляну, чтобы забрать добычу. Этим маршрутом она прошла еще не раз, перетаскивая трупы в новое убежище – надёжное и уютное. Но, даже закончив работу, Ламия не могла успокоиться. Она чувствовала, что еды слишком мало.

Она долго бродила по лесу, слизывая кровь с травы и листьев, принюхиваясь к следам, фыркая от резкого запаха пороха. Ламию нельзя было назвать разумной, однако её мозг работал хорошо – и вскоре в её голове сложилась четкая картинка: сколько людей здесь было, как они перемещались… Много людей, собравшись, отправились на север – к морю. Они пахли металлом и огнем – эти запахи тревожили, отбивали аппетит. Но был и другой след – неровный, извилистый, пахнущий кровью. Два человека пытались спастись. Вряд ли они ушли далеко – Ламия чувствовала их слабость.

Она заворчала, повернувшись лицом на восток.

Туда ушли люди.

Туда вела кровавая тропа…

35

При всей своей силе и скорости, муты были всё же слишком глупы и прямолинейны. Даже зары могли их перехитрить, что уж говорить о Чистых, чей жизненный опыт измерялся десятилетиями.

Чистые разработали много всяких уловок для того, чтобы истреблять мутантов. Но самая примитивная тактика была и самой действенной, и заключалась она в том, чтобы выманивать мутов на открытое пространство и расстреливать из всего возможного оружия, находясь в неприступном убежище – в железной клетке, например, или в бункере с амбразурами. Конечно, если нападающих оказывалось слишком много, то они просто могли задавить массой. Но в бухте, похоже, этой опасностью можно было пренебречь.

Высадившиеся с баржи отряды провели зачистку берега, а потом к ним присоединились группы прикрытия, состоящие из снайпера и двух стрелков. Эти тройки заняли возвышения, откуда хорошо просматривалось побережье и ближайшие перелески. Под их защитой десантники начали строиться в походные колонны. Всего на поиски деревни дикарей отправлялись двадцать четыре человека – три группы по семь бойцов и трое «штабных», координирующих всю операцию: мичман Теребко, казарменный старшина Рома Прохоров и связист Галунин, имени которого никто, кажется, не помнил и которого все звали Голубятней.

– Батарея исправна, Голубятня? – спросил Теребко, волнуясь за связь.

– Так точно, исправна. Но у меня, если что, есть замена для рации, – Галунин, беззаботно улыбаясь, потряс клеткой с голубями. – Полный дуплекс, так сказать.

Вряд ли он понимал смысл слова «дуплекс». Просто оно ему нравилось. Голубятня вообще любил козырять разными словечками, вычитанными в старинных книгах.

– Твоему дуплексу тоже чем-то питаться надо, – буркнул Теребко, возвращаясь к более насущным делам.