Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

Антон сделал несколько глотков чего-то крепкого и вернул фляжку.

– Спасибо. Хорошо по-русски говоришь. Где научился?

– Пришлось пожить года три в вашей засранной России. Посмотрел, как вы там существуете. Ну, и за кого ты воевал, умирать собрался? За вашу грязь непролазную и драные лапти?

– Бойкий ты, рыжий. А, наверное, обосрался бы, если б нас местами поменять.

– Не наглей, – немец наступил на перебитую лодыжку, и Антон невольно вскрикнул от острой боли, прожигающей все тело до мозга.

– Могу еще разок нажать, хочешь?

Но Глухов намертво прикусил губы. Страх куда-то ушел.

Стоявшие в кружок немцы рассматривали его винтовку, считали зарубки, в голосах слышалась злость. Подошел кто-то еще и пнул Антона, а рыжий, по-прежнему улыбаясь, проговорил:

– Сорок наших ребят угробил. Ну, теперь жди благодарности.

Антона долго куда-то везли. Тряска мучительно отдавалась в перебитой ноге, повязка и шина сползли. Он чувствовал, как из обеих ран на левой ноге снова вытекает кровь и мутится, слабеет сознание. Когда выгружали, немцы обнаружили, что снайпер истекает кровью, и наложили свежую повязку. В каком-то помещении его пытались допрашивать: сколько снайперов действует в его полку, где они устраивают засады, много ли в ротах боеприпасов.

Глухов что-то бормотал в ответ, язык ворочался с трудом. Что хотели узнать, немцы от него не услышали. Кто-то снова крутнул перебитую в лодыжке ступню. На этот раз боль, как гвоздем, проколола сердце. Была она совсем короткой, как вспышка, и Антон сразу потерял сознание.

Полковник, руководивший допросом, безнадежно махнул рукой и собрался уходить.

– Заканчивайте, – поморщился он, когда Глухову снова крутнули почти оторванную лодыжку и он закричал, в очередной раз теряя сознание

– Как с ним прикажете поступить, господин полковник?

– Накормить, обласкать за то, что он взвод наших солдат на тот свет отправил.

– На прикладе есть зарубки подлиннее, – подсказали полковнику. – Шесть штук. Это наверняка офицеры.

– Добавьте к ним седьмого – командира дивизиона. Опытный был снайпер, заканчивайте с ним. Расстреляйте или сожгите в мусорной яме! Он мне надоел. Все. Доложите позже, кого планируете на должность командира дивизиона.

Антон Глухов принял свою смерть в воронке от бомбы, где уже лежали два промерзших трупа: босой красноармеец в рваной гимнастерке и женщина в старом пальто и резиновых ботах. Его бросили на окоченевшие тела, наверху что-то зашипело, и огнеметная струя погасила в глазах Антона то, что он хотел увидеть в последнюю секунду: лица детей, жены, матери. Горючего не пожалели, и дым от горевших тел, одежды и обуви потащило в небо.

Немцы постояли на краю ямы, кто-то сделал фотографию. В карманах уже мертвого русского сержанта вдруг захлопали оставленные в спешке патроны. Немцы шарахнулись прочь и принялись ругать какого-то Пауля, который не обыскал как следует русского.

– А если бы у него граната в кармане осталась? – кричал на Пауля кто-то из коллег.

– Граната – это плохо, – ответил виновный. – Тогда пришлось хоронить бы кого-то из наших, может, и не одного, а земля мерзлая.

Глава 7 Отомстить за брата

– Андрей Ермаков тут есть? – кричали от входа.

– Есть, – отозвался Андрей. – Чего надо?

Ему не хотелось вылезать из глубины санитарной землянки, где пахло гниющими ранами и было душно, но с Волги дул пронизывающий ветер, обещавший сильный мороз.

– Вылезай сюда, разговор есть.

Андрей подумал, что его вызывают в полк, но дело оказалось куда хуже. Земляк, служивший с его младшим братом Никитой, каким-то чудом отыскал Андрея и рассказал о его гибели.

– Какая служба? – не понял Ермаков. – Никитке всего шестнадцать лет было, семнадцать в феврале стукнет.

Красноармеец, лет тридцати, с загипсованной рукой, свернув с его помощью цигарку, вздохнул:

– Не стукнет ему семнадцать. Убили Никиту неделю назад.

– Рассказывай, не тяни жилы, – крикнул Андрей.

Оказывается, в конце лета Никита ушел с комсомольским набором в железнодорожный мостостроительный батальон. Непонятно, в каком качестве, вольнонаемного или рядового бойца. Когда восстанавливали мост через Ахтубу, налетели «Юнкерсы» и сбросили несколько бомб.

Никиту сорвало взрывной волной с опоры, где он работал, и швырнуло на лед. Лед был еще слабый, но выдержал удар, лишь растрескался. Контуженный, с переломанными ногами, братишка лежал до утра, пока его не увидели.

– Он уже весь обмерз, – рассказывал боец-железнодорожник. – Едва дышал, голова разбита, ноги сломаны.

– А чего вы его сразу не достали? – Андрей тоже раскуривал самокрутку. В разные стороны яростно летели искры. – Струсили?

– Брось! Мы своих никогда не бросаем. Ночью это было, бомбили нас крепко. В бытовку бомба шарахнула, сразу шестерых в куски разнесла.

– Плевать мне на вашу бытовку. Почему Никиту не достали?

– Я тебе рассказываю, а ты слушать не хочешь, – разозлился раненый железнодорожник. – У всех нынче горе. Так вот, бомбили сильно, лед во многих местах треснул, а льдину с Никитой вниз отнесло. Думали, утонул.

– А он, весь переломанный, замерзал, вас ждал, – угрюмо огрызнулся Андрей.