Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

В это же время уголовники сидели возле печки, пили крепкий чай и вели неторопливый разговор. В центре внимания оставался Надым, который рассказывал о жестоком бое за высоту. Он не слишком хвастал, посмеивался над собственными страхами, но клонил историю в нужную сторону.

Получилось так, что блатные сыграли в бою едва не главную роль. Мужики позорно бежали и ложились под пулями. А когда капитан Елхов повел взвод в обход, братва себя показала. Почетную роль в своем рассказе Надым отвел покойному воренку Антохе, который проявил чудеса храбрости и погиб среди трупов убитых им фашистов. Сам Надым рубился саперной лопаткой, как шашкой, и уделал двух фашистов.

– Да, братва – это сила, – задумчиво протянул молодой вокзальный вор Мишка Кутузов.

Никто из воров не помнил его имени или фамилии. Года два назад он получил удар заточкой в лицо, которая повредила лицевую мышцу. Глаз оставался полузакрытым, отчего он и получил кличку, к которой добавляли имя прославленного полководца. Кутузов был силен физически, неразвит и очень ленив. Он любил хорошо пожрать, ему не нравились ранние подъемы и долгие занятия в поле. Вот бы посидеть у гудящей печки до конца войны…

Среди вновь прибывших наибольший вес имел уголовник с большим стажем Персюков по кличке Персюк. Он не нравился Надыму из-за чрезмерной агрессивности и не слишком умного поведения. Персюк, в свою очередь, не жаловал Надыма.

– Нечем хвалиться, – рассуждал Персюк. – Родину защищал, немца убил. Он что тебе, враг? Лучше бы порядок в роте навел. Глянь, что делают уроды.

Он показал пальцем на двоих бойцов, которые сушили на печной трубе портянки. По казарме плыл неприятный дух, да и сами бойцы выглядели неряшливо, ковырялись в грязных пальцах ног, чему-то смеялись. В этом отношении уголовники придерживались более строгих тюремных правил, предписывающих чистоту и аккуратность.

– Михаил Ларионыч, наведи ажур, – попросил Персюк. – Кроме тебя, некому. Надым все дела запустил, с фашистами сражался.

Глаз вокзального вора Кутузова приоткрылся чуть пошире. Он встал, за ним поднялись трое воров помельче. Кутузов брезгливо сорвал двумя пальцами портянки и швырнул их в лицо одному из бойцов. Затем поднял тяжелый башмак с налипшей грязью и метнул его во второго штрафника.

– Ты че, сдурел? – кричал тот, зажимая разбитую губу.

У Кутузова были больные застуженные уши, лицо выражало усталость. Словно из последних сил, он смахнул кричавшего бойца на пол.

– Уборку надо делать. Всем мыть полы!

Мелкие воры сгоняли в кучу бойцов, Кутузов распоряжался. Однако он не тронул бывших командиров и штрафников, имевших авторитет. В этот момент появился старшина Глухов, который одобрил инициативу Кутузова.

– Правильно. А ты чего, Мысниченко, сидишь? Помогай. Тебя и Лугового командирами отделений назначили, можете сержантские угольники цеплять.

Бывший командир саперной роты оживился. Весь день ждал, что Ходырев проговорится и последуют суровые разборки, а вместо этого получил неожиданное повышение.

– Эй, Шило, чего притух? Бери швабру, помогай, – весело крикнул он.

– Вот как надо, – сказал Персюк, сжимая и разжимая мощные кисти рук. – Теперь пожрать бы.

Еда нашлась. Накануне украли два солдатских одеяла и дверные петли. В селе их обменяли на рыбу, подсолнечное масло и самогон. Большой поднос с жареными карасями поставили на дощатые нары, самогон наливали из чайника. Персюк пригласил сержантов:

– Карасей целое ведро нажарили. Не побрезгуйте с рядовыми бойцами откушать.

Кто-то из сержантов отказался, Мысниченко и Луговой приглашение приняли. Рыба подгорела и аппетитно хрустела на зубах. Танкист Луговой, вытирая усы, тащил крупного карася, затем принял кружку самогона.

– За удачу, – подсказал очередной тост Кутузов.

– За ее самую, – смеялся Луговой.

– Хлеба нет, – вспомнил Персюк. – Сходи к старшине, Мишка. Они там ужинают, небось поделятся.

Старшина выдал Кутузову за хорошо проведенную уборку полбуханки хлеба. Примолкшая рота старалась не слушать аппетитный хруст жареной рыбы. Тощий ужин, состоявший из кислой капусты и чая, давно переварился, а караси пахли домашним маслом. Бывший командир батареи Саня Бызин подшивал чистый подворотничок, рядом сидели два его артиллериста. Они брали пример с командира и тоже приводили в порядок обмундирование.

Разный народ подобрался в штрафной роте. Отдельно от других сидели горцы Азамов и Ягшиев, вели неторопливый разговор на своем языке. Воевать они не хотели, родные аулы находятся далеко, зачем им чужая война? Один раз они уже пытались сбежать, угодили под суд, второй раз не простят. Оба вспоминали свои дома, укрытые под огромными ореховыми деревьями, шум прозрачной горной речки, протяжную песню, которую душевно поют по вечерам девушки. Почему жизнь так жестока? Азамов в начале войны женился и родил сына, а Ягшиев не успел собрать калым. Вряд ли невеста его дождется. Пропадет он в унылой холодной равнине, и род не продолжится.