Чисто английский детектив по-русски [сборник]

Все знали мистера Тилптона как гостеприимного хозяина, любителя хорошо и вкусно поесть, интересного начитанного собеседника. Теперь он лежал в лакированном гробу, и сама мысль о том, что его последним пристанищем стал этот узкий деревянный ящик, вводила местную публику в оцепенение.

После церемонии прощания в церкви гроб понесли к небольшому семейному склепу. Жена покойного Амалия шла впереди процессии, опираясь на руку высокого молодого человека в черном плаще. Его светлые немного кудрявые волосы развевались на ветру и придавали облику мужчины привлекательность и утонченность. Управляющий Чарли Саймондс словно чувствовал себя членом семьи, с гордостью шагая с миссис Тилптон, иногда даже позволяя себе приобнять ее за плечи. Рядом робко семенила мисс Лиза Тилптон — молодая невзрачная девушка лет двадцати семи с высоким лбом и прямым крупным носом. Дочь покойного не плакала, она лишь изредка подносила платок к глазам, которые все время оставались сухими.

Доктор Шервуд шел со своей женой и тремя сыновьями, периодически вздыхая и произнося заупокойную молитву. После того как он объявил миссис Тилптон о смерти ее мужа, Шервуд чувствовал себя хуже некуда. Конечно, его вины тут не было. Генри никогда ни на что не жаловался, и если бы доктор знал о его проблемах, то назначил бы комплексное обследование и курс лечения; тогда, возможно, трагедии можно было бы избежать. Но Генри Тилптон пришел к нему на прием всего один раз.

Это было три месяца назад, однако доктор Шервуд помнил каждое слово.

— Скажите, доктор, а умирать — это больно? — спросил тогда Генри Тилптон. Он заметно нервничал, постоянно теребя лацканы своего пиджака.

— Смотря какую смерть вы предпочитаете, — пошутил доктор, но, заметив, что пациент побледнел и чуть не упал в обморок, бросился объяснять: — Тут все дело в вашем отношении к жизни и смерти, в том, во что вы верите.

Он усадил взволнованного соседа на диван и взял его за руку.

— Вот смотрите, сейчас я держу вашу руку и могу сказать, что ваш пульс выше нормы. Сердцебиение участилось, но, уверен, это связано с вашими переживаниями и мрачными мыслями. Говори вы сейчас о своей жене или дочери, ваше состояние тут же бы нормализовалось. Все дело в отношении, только и всего. Дайте себе установку прожить сто лет, а затем уйти во сне тихо и безмятежно — и, вот увидите, так все и произойдет! А будете изводить себя страхами и волнениями — смерть точно не будет долго ходить вокруг да около. Но скажите, друг мой, что вас беспокоит? Почему вы вдруг задали мне этот вопрос о смерти? Вы совершенно здоровый человек, так что я не вижу никаких причин для волнений.

— Понимаете, — Генри Тилптон замялся и как-то даже смущенно улыбнулся, — меня в последнее время мучает вопрос: а каково это — лежать в гробу, где темно и сыро, где не пошевелиться и даже не поднять руки? Буду ли я все это чувствовать после смерти, или моя душа уже будет далеко от нашей бренной земли?

— С этим вам лучше обратиться к нашему дорогому отцу Ральфу. Все-таки разговоры о душе — это удел священников. Я отвечаю только за тело. Поэтому могу вам точно сказать, что если правильно подобрать гроб, то там можно вполне комфортно провести остаток вечности.

Тилптон тогда улыбнулся, доктор это хорошо запомнил. Они оба рассмеялись, и на этом прием был окончен. О том разговоре больше никто из мужчин не вспоминал. И вот только на похоронах Генри доктор Шервуд подумал об этом. Странный визит, нелепая, бессмысленная беседа.

Что же на самом деле Тилптон хотел спросить у доктора, но так и не решился?

Два дня назад, когда миссис Тилптон позвонила доктору и попросила его прийти, он и не думал, что все так обернется. Глядя на мертвецки бледное лицо Тилптона, Шервуд чувствовал свою вину. Ничего нельзя было сделать, только подписать свидетельство о смерти. Но доктора не оставляла мысль, что он должен был раньше разобраться во всем. Амалия явно что-то скрывала. Ее глаза были опухшими от слез, но то, как они бегали из стороны в сторону, говорило о ее сильном страхе. Почему все-таки Генри Тилптон сейчас лежит в этом деревянном ящике? Может, причина в Саймондсе? Да нет, Генри никогда не пошел бы на такое. Обречь себя на забвение? Вряд ли, сам он не смог бы этого сделать. Значит, Амалия. Больше некому. Но почему? Голова доктора раскалывалась от вопросов, ответов на которые он не знал.