Чисто английское убийство

Слово «джентльмен» в устах Бриггса обладало силой и убедительностью, которые на несколько секунд лишили Роберта дара речи. Может быть, только человек, занимающий такое социальное положение, мог употребить это слово в подобном смысле. Не будучи сам джентльменом, но присягнувший служить знати, он взывал к знамени, под которым он и его товарищи прожили свой век и без которого их служба выродилась бы в простое прислужничество. Как бы Роберт ни был разгневан и встревожен, до него все же дошло, какими глубокими чувствами была вызвана спокойная речь дворецкого. Он с трудом направил беседу вновь на деловой путь.

— Вы только что сказали, что Сюзанна не хочет никого видеть. Но несомненно, другие слуги в доме…

— Я был вынужден довериться кухарке и старшей горничной, сэр, но, разумеется, не в полной мере. Им известно, что она моя дочь, но не больше. Я не мешал им думать, что она вдова. Как мне ни неприятны эти увертки, сэр, но это, по-видимому, лучший путь.

— Понимаю… Бриггс, мне нужно все обдумать. Я буду…

Слабое звяканье в отдалении перебило его заикающуюся речь. Бриггс сразу насторожился. До этого он слушал Роберта с напряженным вниманием, но тут бесцеремонно прервал его:

— Извините меня, сэр. Кажется, это звонит его светлость.

Он подошел к двери. Не успел он взяться за ручку, как дверь отворилась и на пороге появилась Камилла. Бриггс едва не налетел на нее. Порозовев от смущения, он отступил, бормоча:

— Простите, миледи! У меня и в мыслях не было…

— Ничего, Бриггс, — сказала чуть запыхавшаяся Камилла. — Его светлость просит вас помочь ему подняться наверх. Он решил пойти спать.

— Слушаюсь, миледи.

Бриггс исчез с неторопливой быстротой, которая составляет профессиональную тайну дворецких, а Камилла обратилась к Роберту.

— Дай мне папиросу, — сказала она отрывисто.

Роберт протянул ей свой портсигар и дал закурить. Камилла стояла у камина: она поставила ногу на низкую решетку, рукой оперлась на каминную доску и смотрела вниз, на пламя. Поза была привлекательная, и мерцающий свет, исходивший от догоревших поленьев, придавал яркость и живость чертам, которые знаток, наверное, счел бы чуть-чуть холодноватыми и бесстрастными. Если Роберт и заметил это, то постарался не показать виду. Он ждал и, лишь когда Камилла выкурила половину папиросы, нарушил молчание.

— Я думал, что отец посидит подольше, — сказал он. — Ему не стало плохо, нет?

— Нет, с ним все благополучно. Он жаловался только на усталость.

— Неудивительно, что он устал, если он слушал, как Джулиус и миссис Карстерс разговаривают о сахаре.

— Во всяком случае, он выдержал дольше, чем ты, Роберт, — заметила Камилла со слабой усмешкой.

Разговор опять оборвался, и Роберт не обнаруживал никакого желания возобновить его. Наконец Камилла бросила окурок в огонь и повернулась к Роберту.

— Ну? — спросила она. — До чего вы с Бриггсом дотолковались?

— Дотолковались? — Роберт сразу перешел в оборону. — Что ты хочешь сказать? О чем я должен был с ним толковать?

— О выборе вин на сегодняшний вечер, — ответила Камилла с видом невинного удивления. — Я думала, что именно для этой дискуссии ты с таким трудом оторвался от чая.

— Ах вот ты о чем! Да, с выпивкой все в порядке.

— Надеюсь, что вина хватит, — сказала Камилла с внезапной вспышкой злости. — Я собиралась сегодня много выпить. Собиралась по-настоящему, вдрызг напиться.

— От этого ты станешь еще прелестней.

— А мне и надо быть прелестней. Разве нет? Я хочу сказать, что мои прелести пока не произвели особого впечатления.

— Наоборот, Джулиус сделал тебе очень милый комплимент, а своего нового еврейского дружка ты, кажется, совсем пленила. Он еще не предлагал тебе поехать с ним в Палестину?

— Бедный Роберт!

— А я и не знал, что нуждаюсь в жалости.

— Не знал? Может быть, и так, но от этого ты только еще больше вызываешь жалость. Раньше ты был скорей человеком добродушным, теперь ты ожесточился и зол на весь мир. Что с тобой случилось?

— Насколько мне известно, ничего.

— Роберт, это чушь. Не может человек измениться так, как ты, и притом не знать, что с ним что-то случилось.

— Я не вижу, при чем здесь перемены. Я никогда не любил евреев и социалистов, не люблю их и сейчас.

Камилла нетерпеливо вздохнула.

— Нельзя ли оставить политику в стороне? — спросила она.

— Пожалуйста. Я ведь не просил тебя заводить о ней разговор, не правда ли?

— Я ничего не имею против твоей Лиги свободы и справедливости…

— Очень мило с твоей стороны. Я расскажу об этом своим, когда вернусь в Лондон. У них просто камень с души спадет.

Камилла пренебрегла этим замечанием.

— Будь ты черт знает кем, если тебе угодно, лишь бы это был ты, а не эта ужасная, циничная карикатура на тебя, — упорствовала она.

— Ты говоришь глупости!