Чисто научное убийство

Что делать? Опускаться в подземелье, где за это время могла начаться, например, регистрация рейса «Париж-Ад»? Мне это вовсе не представлялось невероятным. Стоять на месте тоже смысла не имело, да и было опасно для жизни — не знаю почему, но мне воображалось именно так.

Я подхватил кейс, ставший неожиданно тяжелым (неужели мне сунули-таки туда бомбу?), и побрел вдоль американских стоек, трезво отметив краем глаза, что здесь все было как у людей: оставив багаж, пассажиры гуськом направлялись к воротам с надписью «выход на посадку» и эскалатору, поднимавшему счастливцев на недоступный мне второй этаж.

Должно быть, я слишком пристально глазел на американских пассажиров, нарушая их чувство национальной гордости, ко мне подошел служащий с биркой одной из авиакомпаний и участливо спросил:

— Месье кого-то ищет? Возможно, я могу помочь?

— Да… — протянул я, обрадовавшись звукам английской речи. — Мне нужно на посадку.

— Месье уже зарегистрировал багаж? На какой рейс?

— Да… На Тель-Авив.

— О, — широко улыбнулся служащий. — Пожалуйста, месье, выход на посадку номер три.

Он махнул рукой, и я увидел перед собой цифру 3, горевшую над тем самым выходом, куда с энтузиазмом устремлялась заокеанская привилегированная публика и куда, оказывается, мог пройти и я.

В висках сразу перестало ломить, едва я миновал строгого на вид, но добродушного по сути контроллера, одним глазом взглянувшего на мой израильский паспорт и билет.

— О'кей, — сказал он, — поторопитесь, вы можете опоздать на свой рейс.

И эскалатор вознес меня на второй этаж, будто на седьмое небо. Пришлось остановиться у автомата и купить баночку колы — во рту была страшная сухость после пережитого приключения. Опустошив банку, я почувствовал себя человеком: вернулась ясность мысли, и взгляд начал выхватывать детали, на которые я минуту назад не в состоянии был обратить внимание. На табло я нашел номер выхода к рейсу «Аркии» (»посадка заканчивается», сообщала надпись), а сам выход оказался, естественно, в дальнем конце огромного зала, и я поспешил мимо раскрытых ртов магазинов, разрезая своим кейсом, будто тараном ледокола, неподатливую, как арктические торосы, толпу праздношатающихся пассажиров.

Еще минуту спустя я шел по гибкому коридору к самолету, у открытой двери которого меня (меня одного, и никого другого!) ждала стюардесса, и улыбалась она мне одному, потому что я и стоял перед ней один — последний пассажир этого рейса. Как только я вошел в салон, один из членов экипажа начал задраивать дверь.

Мне захотелось прислониться к стене и минуту постоять в задумчивости. Я и представить себе прежде не мог, что нарушение привычного порядка может таким странным образом повлиять на психику. Ну хорошо, в Орли пассажир после регистрации опять попадает в общий зал, а уж оттуда — в зону паспортного контроля. Ну хорошо, непонятно тогда, для чего служба безопасности вынимает из пассажиров душу, если уже после контроля каждый может опять оставить багаж без присмотра, и любой случайный террорист непременно положит вам в багаж взрывное устройство с часовым механизмом. Ну хорошо, все это — французская безалаберность, помноженная на еврейскую подозрительность. Но разве это причина впадать в панику и носиться по аэропорту с выпученными глазами и высунутым языком?

— Месье, — сказала стюардесса, — займите, пожалуйста, свое место. Двадцать шестой ряд, у окна справа.

«Аркия» арендовала для своего чартерного рейса небольшой DC-8, четыре кресла в каждом ряду. В моем ряду справа от прохода сидела и читала журнал блондинка, которую я заметил на регистрации. Она подняла на меня взгляд, привстала и произнесла мелодичным голосом сирены:

— Пожалуйста, проходите, ваше место у окна.

Я положил кейс на багажную полку и протиснулся на свое место, ощущая запах дорогих духов. Женщина опустилась в кресло, пристегнулась ремнем и отгородилась от меня журналом.

Завыли турбины.

* * *

В Париже я был впервые в жизни. Я имею в виду эту жизнь, потому что в одной из предыдущих я наверняка был коренным парижанином, может, даже каким-нибудь бароном из не очень состоятельных, владельцем тощих земель где-то в низовьях Роны. Так мне показалось сразу же после того, как я вышел из автобуса около Дома инвалидов и, несмотря на третий час ночи и отсутствие знакомых ориентиров, точно знал, в каком направлении мне нужно идти, чтобы выйти на набережную Сены — почему-то именно Сену я считал своим долгом увидеть в первые же минуты пребывания в столице Франции.