Чисто партийное убийство

Дважды генералу устраивали ложные расстрелы. Завязывали глаза, водили в подвал, командовали солдатам «пли!», а потом повязку с глаз снимали, возвращали в камеру.

Свидание с семьей бывшему генералу разрешили уже после смерти Сталина.

Это самое тяжелое воспоминание для Надежды Николаевны Власик.

— Вот это тяжело вспоминать… Увиделись мы в конце марта или в середине марта, не могу точно сказать. Арестовывали бравого генерала, а пришел на свидание согбенный старик шаркающей походкой. Смотреть было тяжело на него. Этого я никогда не забуду, мое впечатление тогда о нем… Никогда не забуду…

Эндшпиль

В фильме этот эпизод назывался «Последний и решительный…». Пришли мы к этому названию не случайно.

То, что произошло на XIX съезде партии и последовавшем за ним Пленуме ЦК осенью 52-го, без содрогания его участники не вспоминали.

Заранее подготовивший удар Сталин сумел до последнего момента не раскрыть свои намерения. Паузу держать Хозяин умел.

Вот что писал Анастас Микоян в своих воспоминаниях:

«Я не сразу понял шахматную расстановку фигур, но потом стало ясно: Сталин хотел лишить активности членов Политбюро. И члены Политбюро это почувствовали».

Отчетный доклад делал Маленков, а ближний круг, соратники, с опасением ждали одного — выступления Сталина. Всего три слова, произнесенные перед этим съездом — «это враги народа», — могли разом покончить со всеми комбинациями последних лет.

Сталину явно доставляло удовольствие играть в кошки-мышки со своими соратниками. Он видел, как они нервничают, гадают: будет выступать сам Хозяин, не будет? А если будет, то чем это для них закончится?

— В перерыве съезда я наблюдаю на сцене: несколько членов Политбюро окружили так… в углу зажали Поскребышева и допрашивают его буквально: «Скажи, будет выступать Сталин или нет?»

Он отвечает, у него такой голос был — низко посаженный, грубый: «Ей-богу, не знаю. Ну, ей-богу, не знаю». Именно так отвечает. «Да врешь ты, ты что-то писал ему!» — «Ей-богу, ничего не писал!»

Это все рассказал нам Николай Новик.

Далее все происходило по воле изощренного сталинского ума. Он прочно держал инициативу в своих руках. Он знал, когда нужно будет нанести удар, и он ударил. Но не на съезде, а сразу после него. На Пленуме ЦК, который собрался сразу после съезда.

Академик Румянцев, присутствовавший на съезде, очень точно описал то, что произошло в зале. Основная масса так и не поняла, что стояло за фантастическим поведением Сталина. Все понял только «ближний круг».

Он вошел, мрачный, даже угрюмый, не поднимая глаз, вслушиваясь в нарастающую овацию и здравицы в его честь.

— Чего расхлопались? — глухо, неприязненно, с сильным акцентом спросил он. — Что вам тут, сессия Верховного Совета или митинг в защиту мира?

Аплодисменты смолкли.

— На повестке дня, — сказал Сталин, — два вопроса. Первый — выбор Генерального секретаря. Второй — выборы Политбюро… — И после паузы: — Прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря партии. Я стар стал. Выросли новые, молодые кадры. Поэтому прошу освободить…

Все замерли. Казалось, привычный страх превращается в ужас. Это было ловушкой. Если бы кто-то клюнул и рискнул назвать имя преемника, то возможный преемник и стал бы первой жертвой новой партийной чистки. А в том, что она не за горами, присутствующие убедились, услышав финал выступления вождя. У Маленкова — почти официального преемника — отвалилась челюсть. Он понял, что если кто-то предложит его кандидатуру, — ему конец. А Сталин молчал минуту, другую, третью… Пока кто-то, а затем за ним весь зал не выдохнул:

— Не согласны!

— Прошу отпустить, — повторил Сталин. И тут же, не давая залу опомниться (великий игрок!): — Переходим ко второму вопросу.

И снова сделал длинную паузу. Зал замер, почувствовав, как Сталин вновь наполняется гневом и яростью.

— Я должен доложить Пленуму, — сказал Сталин, — что враги партии, враги народа переоценивают единство нашей партии… На самом деле в нашей партии — глубочайший раскол. Снизу доверху. В том числе в Политбюро. Вот почему, я думаю, мы должны обмануть наших врагов. Давайте на этом Пленуме выберем большой-большой Президиум нашего ЦК — и состав его опубликуем в газетах. А потом выберем маленькое-маленькое Политбюро, о котором ничего не будем сообщать.

Но это было еще не все:

— Я должен доложить Пленуму, что в нашем Политбюро также раскол. Антиленинские позиции занимает Молотов. Ошибки троцкистского характера совершает Микоян…

Холодный ветер тридцать седьмого вновь задул в октябре пятьдесят второго.

Удар был хорошо рассчитан и подготовлен. Слова Сталина «у нас в Политбюро раскол» определяли начало новой великой чистки. Молотов и Микоян были первыми, а далее мог быть любой из списка. Кто будет следующим, знал только Сталин.

Сказать, что сразу после съезда соратники испугались, — это значит очень смягчить ситуацию. На самом деле они были в ужасе. Спасла их всех как-то уж очень вовремя наступившая смерть Сталина.