Чисто Питерская Хтонь

Косте не спится. Он ворочается на кровати. Как в кокон, заворачивается в одеяло. Накрывает голову подушкой и через мгновенье откидывает ее. Одеяло тоже летит в сторону. Но нет, Косте показалось, что душно, на самом деле в комнате дубак и он уже в следующую минуту тянется за одеялом, снова заворачивается в кокон. Беспричинное волнение змеиным клубком расползается по всему телу, вьется в ногах и руках, даже в голове, будто проверяет стенки черепной коробки на прочность.

А Коту до лампочки. Спит без задних ног, растянувшись на полдивана и конец света не заметит, даже если сейчас прямо у уха что-то взорвется… Грохот за окном вырывает Костю из мыслей и крепкой хватки постельного белья. Бомба – не бомба, а точно ведь что-то случилось. Змеиный клубок тревожности затихает, получив свое. Костя выглядывает в окно. Еще перед сном за ним была небольшая улочка, покрытая мартовскими сугробами. А сейчас ничего не видно из-за тумана. Да такого плотного, что ни соседнюю хрущевку, ни березу у окна не видать. «Странный туман», думает Костя и тут же порыв ветра этот туман уносит, расчищая небо и обзор.

– А, так это авария! – по привычке он разговаривает с Котом. По традиции рыжий мордастый нахал смотрит на Костю со взглядом «и зачем мне это знать, по-твоему?» зевает и, сладко потянувшись, моментально засыпает.

– И машины все по капот в кипятке, – игнорирует Кота Костя и понимает, сегодня он уже не уснет. Писк грузовика экстренной службы, матюки работников прямо у него под окнами – не звучат как колыбельная, не убаюкивают, мягко говоря.

– Значит, чай, – выдыхает Костя и идет на кухню, включает электрический чайник. Можно и магией, но хочется хоть чем-то шум на улице заглушить, создать свой. Костя натягивает свитер, растянутый, но теплый. Без работающих батарей в хрущевке быстро становится невыносимо, до костей промозгло. Если провести ревизию всех трещин, окажется, что это здание уже не должно стоять. Костя уверен: дом до сих пор держится на честном слове бригадира. Что ни говори, а честное слово – серьезная магия. Еще лет пятьдесят эта развалюха будет здесь и хоть бы хны. А потом еще пятьдесят из вредности. И никакие попытки ее снести не сработают.

Чайник щелкает, выключаясь и Костя достает из серванта кружку. Большую, офисно-белую, совершенно неподходящую к старенькому, округлому серванту. Взгляд цепляется за фотографию, стоящую между стекол. Фото сделано давно, на курсе втором? На первом. Лера улыбается, глядя в камеру, а он жмурится будто от ее улыбки, а не от беспощадных солнечных лучей. Сентябрь тогда выдался теплым, это были его первые недели в Питере. Он уже успел наслушаться всех этих «да ты не понимаешь, здесь минус пятнадцать, это как ваши минус тридцать пять. Влажность». А Косте было плевать. Во-первых, до зимы еще дожить надо, а во-вторых, ну что они, в самом деле, удумали сибиряка холодом пугать.

***

– Соболев, занят? — Лерка непосредственная и легкая на подъем будто подлетает к столу, за которым Костя только-только собрался делать домашку.

– Тихо ты, древня, что орешь? — шелестом листьев со всех сторон доносится шепот.

В библиотеке тихо. В промежутках между стеллажами с книгами уже вовсю занимаются студенты. Молча сидят. Все знают и первым делом первокурсникам рассказывают, что библиотекарша хоть и выглядит, как самая милая бабушка из диснеевского мультика, но как только кто-то нарушит тишину в библиотеке, получает проклятье молчать до конца недели. Это в лучшем случае. Поэтому в царстве Суздалевой всегда тишина такая, что между шелестом от перелистывания страниц можно услышать, как едва заметно трещит электричество в настольных лампах.

А тут Лерка — не человек, а ураган. Вроде и шепчет, но как-то слишком громко. Костя палец к губам прикладывает, мол давай потише. И практически одними губами спрашивает:

– Что опять, Юрова?