чисто рейнское ЗОЛОТО

Б.: В общем, я попробую уточнить, это несколько деликатное дело, это не так просто. В общем, так. Папа приказал возвести этот чертог, а теперь не может выплатить кредит. Такое бывает буквально в каждой второй семье. Трупы инструментов и станков уже убрали, великаны использовали ковши своих рук, что наверняка не соответствовало их изначальным желаниям. И что они за это получили? В чем заключалась их работа? В чем оплата? Так они и думали, что на пути встанут и другие странники, будут шататься вокруг, бесстыдные странники, э-э-э, перехожие путники права. Когда дело дойдет до оплаты, о великанах вспомнят в последнюю очередь. Как руки тянуть, так они первые. Но это им не поможет. С чего бы другому возвращать то, что один украл? Все, что плохо лежит, прекрасная женщина, например, почему бы им ее не забрать, почему бы не им наживаться на ее талантах? Так и получат они с этого больше первых, они ведь тяжелее, им и в рост давать не надо: просто женщина или женщина как форма товара или женщина в форме товара. Садовница. Нет, яблоки пока останутся тут, без садовницы из них прибавочной стоимости не выжать, а меновая стоимость этих яблок, никто, случайно, не знает? Она, должно быть, огромная, хотя бы потому, что не с чем их сравнить, не с чем соотнести. Потребительная стоимость нулевая. Есть-то эти яблоки нельзя. Золото. Тот, у кого оно есть, его не отдаст. Собственность – это воровство[1]. Это вкратце. Иначе был бы покой. Эта, как там ее, Фрика, супруга, но это, в общем, и все, что она собой представляет, постоянно попрекает папу этим кредитом. Атмосфера в замке невыносимая. Скандалы. Папа говорит: Ты же хотела новый дом! Мама говорит: А я тебя первая спросила, ты сказал, ты тоже хочешь. Надо же нам где-то жить. Да, я была рада, что теперь ты почаще будешь бывать дома. Ошиблась. Мы не подумали о жертвах, которых нам это будет стоить. Собственное жилье так манило, а чем все кончилось? Тысячи странных креатур, и все предъявляют требования. Тот, кто требования предъявляет, себя же их рабом и выставляет. Даже бог становится рабом, и в этой цепочке украл самый первый, но украсть у вора[2] тоже воровство. Папа. И вернул ли ты то, что взял у вора? Ты же, наверное, подписал сотни долговых обязательств, папа! Ты вообще помнишь, кому ты должен и сколько? Ты еще можешь в этом разобраться? А что ты скажешь по поводу временных неполадок, что в твоем новом доме судьба убежала, как молоко из кастрюли или еще какая-нибудь текучая вкуснятина из картонного стаканчика какой-нибудь элегантной кофейной цепи, последним звеном которой всегда оказываешься ты сам, будучи конечным потребителем, который так или иначе все оплатит? Даже если стаканчик выпадет у него из рук? Новый дом на выгодных условиях, нужно только заплатить человеком, который в действительности вовсе таковым не является, иначе ни один бы петух по нему не кукарекал, а кто бы не запустил руку? Вот как ты думал. Ничего удивительного. Людей достаточно, а эта одна, эта богиня, а чем иначе было усмирить великанов? Обнищавшему рабочему, которого ты, конечно, не взял, а если бы и взял, то только на коллективный договор, иначе он бы не стал нищим, ему ты ничего обещать не хотел, нет, ему ты бы никогда ничего не пообещал, ты сразу нанял великанов, которые сберегают, уберегают и заменяют всех прочих рабочих, один великан вместо тысячи рабочих (хотя ты все равно, с самого начала, да, я поняла: хотя ты сам все это написал, ты ни во что все это не ставил, ни договора, ни договоренности по выплатам, ни обязательства по прокату, ни договор по лизингу, ни брачный договор, с этого все и начинается, кстати говоря!), а эти двое оказались идиотами, великаны, сначала были идиотами, в процессе ничему не научились, да и после идиотами остались, универсального рабочего, скажем: вот тот, рабочий, каких много, просто сейчас у нас есть только этот, которого никто больше не видит и уже много лет не видел, его-то ты не нанял, хотя он и так уже обесценил свою рабочую силу дальше некуда, настолько, что полностью исчез. Уже много лет никто не видел настоящего рабочего! Возможно, ты потому и взял великанов, великанам-то ты что-то пообещал, в этом я уверена, ты все время обещаешь что-нибудь, что не обязан исполнять. Другие задействовали бы машины, они бы не выдвигали требований, конечно, может быть, их хозяева, но не они! Но там, где машина захватывает поле производства, она производит хроническую нищету в среде конкурирующего с ней рабочего класса[3], который исчез, чтобы перенести свои силы куда-нибудь еще (а куда ему было еще деваться), рабочим все время приходится бороться за тарифы и заработную плату, к счастью, не здесь, к счастью, там, где их не видно, их работу должно быть видно, но не их самих, так же и детей должно быть видно, но не слышно, они сами как дети, нет смысла чем-либо их занимать, их слишком много, одновременно везде и не тут, они ушли от нас, им же приходилось еще и придерживаться законов, я знаю, знаю, папа. Мы, наверху, можем только утверждать, что так делаем. А они, внизу, те, у которых ничего не получается, на самом деле должны так поступать. Потому и великаны? Да? Потому что гномы такие скандалисты, ты говоришь? Да когда им скандалить, если им все время приходится работать? Потому что они никогда не могут договориться и тебе не придется выплачивать долги? Потому что представители их профсоюза давно в психушке? Да, они тут же приняли свою любимую сторону! Ты, странник, перехожий путник права? Ну, как оно? Ты еще удивишься, с чем они придут, папа. Они будут хвастаться своим ремеслом кузнецов, ясное дело, ковать-то ты не умеешь, это умеют только они. Разновидностей гномов так много, и все они друг друга люто ненавидят, и даже самые мелкие улучшения в их металлообрабатывающем ремесле, все, в чем они специалисты, все их разработки, что требуют особого искусства и твердой руки, все это впустую, стоит оторвать их от легко возбудимого и с трудом усмиряемого мастера, чтобы тем самым доверить все это особому механизму, скажем: машине. Так искусно построена эта машина, но ничего искусного она не производит, разве что, пожалуй, для женщины, во время шитья. Конкуренция среди квалифицированных рабочих, в том числе гномов, но несколько более острая, это логично. Так что они специализируются все больше и зарабатывают все меньше. Им уже приходится приниматься за мантии-невидимки, за кольца в тонну весом, которые ломают им пальцы, и прочие глупости, им приходится страховать свои склонные к разного рода беспорядочности руки абсурдными договоренностями, на случай, если руки вдруг больше не будут функционировать и их заменят машины, которые, конечно, не делают ошибок, но, с другой стороны, так же легко приходят в негодность. Что тогда? Гномы-ремонтники? Между тем все эти процессы уже настолько механизированы, что их может выполнять и ребенок. Даже Зигфрид, который в технике настоящий идиот, но ему этого просто не надо. Он работает с каким-то призрачным удаленным влиянием, достаточно увидеть результаты этого влияния, чтобы прийти в ужас. Он уехал, чтобы научиться бояться[4], но он никогда не приходит в ужас. Уж его-то не запряжешь. Пока его машина работает, он болтает с птахами[5] или трахается, извини. Но как назвать того, кто даже не знает, кого трахает? Я-то знаю, как я его назову. А ты, папа, в долгах по горло. Тебе нужна громадная сумма для этих громадин. И согласно Адаму Ризу[6], выплатить ее ты никогда не сможешь. Машина заменяет большое количество взрослых рабочих еще большим количеством нуждающихся, которым теперь нечего делать. Они даже не запасные войска, безопасные войска, они просто в опаске, что они теперь ничто и ничего больше не стоят и у них нет денег. Образованные рабочие, и если бы они были доступны в форме гномов или же совершенно несподручны, как великаны, у которых в тумане не видно другого конца, если смотреть на них снизу вверх – это, кстати, точно как в нашем новом доме, он настолько большой, что снизу в тумане не видно крыши, в туманном доме[7] (что толку в доме, если его нельзя увидеть целиком), если прежде всего его не могут увидеть другие и позавидовать нам? ну да, великаны, гномы, машины, вода, туман, дождь, лес, звери, всех этих тварей из-за их неквалифицированного труда легко заменить машинами, которые даже не могут петь, как лесные птахи. Они вообще ничего не могут, эти машины. И все-таки людей заменяют, даже когда не осталось уже ничего, что могло бы их заменить, одного другими, многих всеми, всех немногими, образованных необразованными и обратно, необразованных образованными, взрослых детьми, обученных необученными и обратно, необученных обученными, как будет нужно, никто из них ничего не предполагает, но кто-то же все располагает. Говорим им, что делать. Многие трудятся, один поручает. Я знаю: не ты, папа! У тебя долгов больше, чем волос на голове. Ты хочешь прикарманить то, что выплюнула твоя человеческая машина. Ты не хочешь выплачивать долг и говоришь еще, что виноваты другие. Только не ты. Всегда другие, ты делаешь долги, но караешь вину, которая оказывается на других. Ты делаешь, что хочешь. А больше всего ты хочешь получить профит, после того, как заменяешь одних другими, мужчин женщинами, женщин мужчинами, детей приборами, из которых раздаются их голоса, все равно, в любом случае, пока никто больше не будет понимать, куда ему деваться, но не переживает, потому что ему все скажут. И ты думаешь, что никто больше не будет понимать, кому ты что должен! Громадную кучу денег, кольцо, невестку, урожай с яблочной плантации, откуда мне знать! Штурм, который ты задолжал человечеству, чтобы ему не пришлось его совершать. Тор устроит по этому поводу турнир, Фрея устроит фейерверк. Но по поводу них никто не проронит ни слова. Но такая вещь как долг, задолженность, долг, который на тебе лежит, такую вещь не положишь в чемодан и не унесешь, как деньги, которые нужно перевести, чтобы его покрыть. Свести концы с концами никогда не удастся, в том числе с самим собой. Бессмысленные сделки, к тому же противоречащие друг другу, кто тут разберется! Я вижу адвокатов! Я вижу трех женщин под землей, мне хватило бы и одной, я бы тут же бросила не-дострой, чтобы заливал дождь, так чтобы они еще и! да, точно, с их вязанием, и что это будет? Даже не шарф, даже не кухонная тряпка! Они глухо шепчут, конечно, накрученные своей мамашей, доброй землей, я как-то ходила к ней, не знаю, что с ней такое, все время на что-то обижена, просто так, а я все еще навещаю землю, дочери на заднем плане, засовывают свои аппараты в гортань и используют по назначению. По мне, так пусть повесятся на своих нитках. Все, что они говорят, мне до одного места. У меня все-таки где-то еще был меч, так я им перерублю их золотую нить, а потом и их самих, всех порублю, все равно терять уже нечего. Все остальное я уже попробовала. Другие пробуют больше, но что толку? Рабочего продать невозможно, но его товар может получить любой. К чему тогда договоры? Я тебе отвечу: потому что ты не должен их выполнять. Ты и правда мог бы сказать об этом раньше! Это так сложно. Работа сделана, но рабочего нельзя будет продать, как обесценившиеся бумажные деньги, и твои договоры тоже теряют силу, папа, просто потому, что тебе так хочется. Над тобой больше никого нет, по твоему приказу возгораются костры, великаны вкалывают, гномы бьют друг другу рожи. Но это все добром не кончится, папа! Мы все знаем, что ты никогда не сможешь выплатить заем, который, кстати, никогда не был выплачен, а лишь обещан. Тебе придется обратиться за помощью к твоим богатым друзьям. Проценты ниже. Но что ты так неуклюж, рискуешь таким наваром, папа, такого я подумать не могла. Что ты попадешь в тиски кредита[8] только потому, что спутался не с той компанией и уже не знаешь, кто это вообще такие. Все равно у тебя и так в планах не было платить, а долг с тебя не взыскать, ты ведь все время странствуешь, все время в пути, сначала ты построил дом, а теперь никогда там не появляешься. Кроме того, хорошая компания тебя не интересует. Не говори ерунды! Если кто-то что и зарабатывает, он этого не получит. Тот, кто освободит невесту, ее не получит, хотя она ему и принадлежит. Белые, черные, серые, сине-зеленые, у этих гномов пород больше, чем у собак! И всем ты должен денег или что-то еще или долг сам по себе! С чем тебя и поздравляю, папа. Ты так устроил, что всем что-то должен, даже самому себе, но чувства долга при этом не испытываешь. Ты просто не чувствуешь своих долгов! Тебя еще спустят с лестницы, но я не знаю, кто! Эта ступень была бы слишком высока для любого, ну да, для тебя, может, и нет, ты ведь как раз с нее спустился. Где тебя нет, есть только смерть. Где ты есть, тоже. Смерть сыта, в конце концов она наступит для всех нас, иначе это не называлось бы концом. Ты упование, утешение, надежда страждущих, но стоит мне заснуть у твоего огня, за которым даже ты не можешь ко мне приблизиться, мне уже будет все равно. Если бы ты не был президентом, ты не мог бы себе всего этого позволить. Если бы ты не был богом, ты бы по крайней мере мог пройти через огонь, который сам же и развел. Целое море жалкой беспомощности, освоенной беззаботности. Ты всегда верил, даже когда делал заказ на постройку твоего безразмерного дома в этом захолустье, название которого я забыла, название, про которое думаешь, что таких мест не бывает, господин президент, только когда все это пропадет, я снова вспомню, так вот ты всегда верил, что можешь все себе позволить, папа, только потому, что ты бог, разрушитель, который преступает закон, который сам установил! Я бы не подумала, что ты уничтожишь всех людей, которым что-то должен, по крайней мере, позаботишься о том, чтобы это случилось, смерть – это же единственное, о чем ты заботишься. Неплохая метода, только вот когда-нибудь исчерпает себя и она, когда никого больше не останется. Запас рабочих неисчерпаем, по крайней мере, он таким кажется, потому что мы их больше не видим, неучи не вымирают, это великанов осталось всего пара штук. Они редкость. А скоро будет всего один, которого, впрочем, тоже порубят на куски, герой какой-нибудь, нет, он развалится сам собой, или другой великан, и все, их род вымрет, так и скажем, в виде исключения, они оказались сломлены не законом. Их можно по головам пересчитать, но задаток на их счет ты не перевел. В конечном счете, прибыли нам это не принесет. Только посмотри, как они ползают вокруг, словно черви, возят, громоздят, раствор мешают, цистернят и водовесят! Ты даже на последние отделочные работы в доме найдешь какого-нибудь идиота! Всегда же так. Президент в канцелярии: особого рода мафия! Бог со странническим посохом: особого рода абсурд! Где его новый дом, а главное, зачем, для чего? Собственная воля как повелитель людей, его желания как его единственный закон? Смешно! Собственная сила как единственная собственность? Ну, мы же видели, к чему это ведет. Народы, слушайте, послушайте хоть раз, по крайней мере! так, они это уже слышали, ну и что? Я наконец-то могу пойти спать. Неудивительно, что ты хочешь домой, папа, в новенький особняк! В твою собственность, никаких вопросов. Когда человек уничтожен вместе с его производительной силой (боже мой, я действительно это написала!), но если я просто это скажу, ты же не станешь меня слушать, папа, итак, если человек с его производительной силой будет уничтожен, он должен будет сломить власть своих собственников. Он только должен сделать это заранее, очень важно это не забыть! Но сделать это могут только великаны. А из них остался всего один. Но ты, бог, кого же должен сломить ты? И что это даст? Ну да, ты сделаешь это со мной, я уже поняла. И человек, герой, разумеется, иначе ничего и не выйдет, этот человек должен меня спасти, свободный человек, святой, должен убрать за тобой говно, причем тут же, не сходив под себя с места, папа, спаситель! Ко мне, да поскорее! спасение и так затянулось, но дело человека есть и будет мертво. Можно уничтожить его порядок, можно забрать у него все, побудить ко всему, но приходит смерть, приходит для рабов и для господ совершенно одинаково, но не все равно, кто кто, они в принципе не равны, смерть приходит для меня и для господина, для спасителя, не ведающего страха, хотя с удовольствием познакомился бы с ним, он парень общительный, чем больше, тем лучше: тот, кто придет, ах, я тоже не знаю, а потом ко всем нам придет смерть. К чему тогда все это? Я даже не знаю, что к чему. Я еще не знаю, что неудивительно. Спаситель будет знать наверняка, что и где он может спасти. Неудивительно! Ничто неудивительно. Кроме того: идея привлечь великанов, поскольку им не нужны машины, не знаю, было ли это так уж разумно. На тот момент да, но потом? Машины рано или поздно дают передохнуть, люди никогда. Разумеется, гномы обиделись, потому что они не выполнили условия, сам знаешь какие, и потому что у них все время все отнимают, что они там наковали. Как им хотелось бы все это оставить себе, но цель работы не в том, чтобы делать ее только для себя. Тогда бы ничего не вышло! Бедные гномики! Чтобы водрузить один-единственный камень, пришлось бы поставить одного на другого штук сто. Нет, так бы ничего не получилось, даже если учесть, что так можно было бы сделать хорошие инвестиции в лестницы и пожарные машины, они, кстати, котируются на бирже, причем неплохо. Ковать золото разумнее. Золото всегда нужно. Момент, а как обстоят дела сейчас, ну да, немного упало в цене, но все еще можно пожировать. Это рафинированные жиры? Ни фига. Золото – это самое-самое. Знаешь что, мы его просто похитим! Но это не так просто, так что это снова должны будут сделать другие. Все они были чисты и невинны, по крайней мере, они так говорят, пока не выковали золото. Каждый получил все, в чем нуждался, что вредило другим, этим они занимаются сегодня. Убивают друг друга, великаны в этом не первые, они стоят на куче убитых, при этом им нет нужды казаться выше, чем они есть. И все же им приходится добывать золото, даже если воровать в какой-то степени опасно, такие вещи отягощают совесть, которой тебе, однако, не удастся оплатить дом, папа! Кто сможет купить хоть что-нибудь на твою совесть, папа! А на копье, на котором ты по глупости все записал, – все время тебе повторяю: никаких письменных свидетельств! – ни один человек, кто планирует стоящий обман, не сможет ничего прочитать. Каждому свое собственное преступление![9] Богатенькая тетя Фрейя, наследства от которой никто не ждет, потому что не умрет она никогда, уж на это можно положиться, она, может, и заплатит. Было бы глупо ее убивать, если она в принципе не может умереть, но было бы также глупо позволить ей уйти, потому что тем самым вы откажетесь от вашего важнейшего капитала и вам потребуются услуги пластического хирурга, дабы заретушировать ваш возраст, вы, накрашенные трупы! Что выходит, должно войти обратно. Молодость проходит, возраст приходит, Фрейя уходит к женихам, а потом к еще более фривольным персонажам, извините, а ваши морщины поднимаются все выше. Но все равно. Ты не должен платить, и ты не будешь платить. Гномы производят деньги, а другие карлики, я имею в виду кобольдов, их для них берегут. Пока их у них не отберут, как и все остальное. От тебя происходят герои, и что? Ты выдыхаешь из груди так много, сколько эти герои никогда не смогли бы вдохнуть! Красивые вещи, украшения, редкости, ничего этого там нет. Одно это кольцо! Да. Только это кольцо. Уникальная вещь. Но оставить его себе им нельзя, хотя они его заслужили, глупые выскочки. Какому рабочему было позволено оставить себе то, что он наработал? Они быстро научились, эти альпы, нет, эти альбомы, они собрались, собрались в альбоме, словно фотографии альпинистов с горних высей, и все бы ничего, так они тут же снова начали колотить друг друга. Выковали мечи, которые все время разваливались на куски, с профессиональной точки зрения они, может быть, были не лучшего качества, но другие-то были еще хуже. Даже ты, папа, во время обучения кузнечному делу не был достаточно прилежен. Это ремесло ты не изучил. Так что заниматься этим пришлось другим. Богу ничему учиться не нужно, он существует, и этого достаточно. По крайней мере, ему. Остальные: главное, каждый против каждого! Всегда! Вместо того, чтобы объединиться против тебя. Они догадываются, что меч достанется только одному, и этот герой, к сожалению, будет идиотом. И где он окажется? Конечно, у меня, это так типично! Я же просто мусорный карьер для героев. То, что ради него умрет гном-другой, что, с другой стороны, ничего не меняет, это не имеет значения – бессмысленно! Сторицей это не вернется. Гнома он убил. Как будто это достижение. И ты ничего возвращать не станешь. Твое счастье, папа, что все они в ссоре или вообще еще не существуют, потому что тебе только предстоит их создать! Множество лет они забирали что-то у других, что затем забирают у новых владельцев и так далее и так далее. Воровство в начале, воровство в конце, между ними обман. Собственность – воровство. Бесконечная цепь отчуждения собственности, только для того, чтобы мы получили наш новый дом! Но мне все равно. Мне уж лучше на природе, чем дома. Мне лучше в стойле с моей лошадью, как и всем девушкам. Мне все равно, как тебе удастся отбрехаться за этот дом, папа. Ты брешешь и брешешь, при этом у тебя нет глаза, что теперь сияет на небе, где ты и на самом деле не можешь им воспользоваться. Достаточно увечий для бога, который предпочитает пожирать или быть пожираем пламенем. Нет, другой глаз тоже ничего не говорит. Нет, к сожалению, мне это ни о чем не говорит. Он просто смотрит. Я не вижу, ради чего ты его отдал, глаз, у колодца отдал глаз, нет, не для решения, за списание долга, списание вины за всех мертвых, об этом ты бы не подумал, у колодца перед воротами отдал глаз, ради чего, зазря, ибо мудрыми я твои решения назвать не могу. Твои вороны ничего про это не говорили. Что ж, вполне понятно. Нет, волки нет. Они тут вообще ни при чем. Зато Фрика говорит, причем постоянно. Ее болтовня переходит в пронзительные крики. Сильная женщина, как теперь и требуется. Тебе обязательно все время ее обманывать? Ты же был настолько его увлечен, что пожертвовал глазом! У всех теперь ад на земле вместо нового дома. Оно того стоило? Отдавать себя в руки этого скандального подземного народца, который не знает ни разврата, ни подчинения, нет, не знает даже этого!? Все это волшебное говно. Оно тебе надо? Ты, в конце концов, президент, или как ты там это называешь. Или еще пару этажей, не важно, в тумане тебя все равно не разглядеть, так высоко, ты перехожий калека права, но это еще не значит, что тебе все время нужно путешествовать и тем самым доводить жену до белого каления! Боги всегда могли менять облик, никто не хозяин своей внешности, но это относится только к возрасту, но вы, боги, всегда были иными и становились иными, когда вам молились. Или выставляли вам счет, только вот: считать вы всегда умели лучше, чем кто-либо другой. Но не могли бы вы остаться самими собой, чтобы все эти голубоглазые, верующие на голубом глазу (но не проверяющие!) могли вас найти? Лучше подари ей кольцо, сам знаешь какое! Кому бросишь ты в лицо обвинение[10], словно сено зверю? Правишь миром, но не в состоянии выковать нормальное кольцо, ты можешь гордиться, папа! Кольцо, это же так просто. Берешь кусок золота, делаешь в нем дырку и готово. Потом бросаешь в воду, чтобы образовалась прибавочная стоимость, никаких особенных расходов, а потом на восходящем потоке его вынимаешь или же за тебя это обделывает какой-нибудь идиот, а ты потом уделываешь его. Только для того, чтобы ты снова мог его отдать, это кольцо. Ты же все это так легко можешь организовать, себе же на пользу, делов-то. Зачем вообще платить? Какая тебе забота, определена ли цена твоего нового дома самим процессом работы над ним[11], его расположением на горе или волшебством? О последнем даже Маркс не подумал, а уж он подумал обо всем! И что такого в этом доме, что вы так хотите, Фри-ка и ты? Продуктивная работа двух придурков-великанов влилась в него, словно Рейн, с этим исполинским цоколем, который под водой не видно, сырое старье, отчасти жидкий, жижа, отчасти река, полная сырья, золотые отходы, которые не увеличивают стоимость твоего дома, поскольку ты остался должен производителям этого золота? Я уже не понимаю, я думаю, тебе все же придется его отдать, спасибо, вам того же, не важно, я говорю и говорю, спасибо за аплодисменты, я говорю без смысла, спасибо, что аплодисменты накатывают, словно Рейн каждый год в половодье, спасибо, в общем, я что хотела сказать, все эти загребущие ручонки гномов-кузнецов, многотонные шаги рабочих великанов, все мертвые герои, которых нам нужно таскать с собой, чтобы ты получил свои живые бактерии, папа, герои, конечно, тоже, на военные расходы деньги всегда есть, все это словно перерождение душ тех существ, которых ты поставил себе на службу. Работа всех этих существ, в золоте ли, твердом состоянии, капающих или жидких или пережитков, не важно, работа всех этих существ в их громадном числе и громадин в небольшом числе, великанов всего двое, а скоро и вовсе останется только один, так что я хотела сказать, так вот вся эта продуктивная работа этих призрачных трудящихся, не важно, в какой форме или размере они предстают, которые создали твой новый продукт, а именно дом, все эти составные части для постройки дома бога, или президента, или я не знаю кого еще, эта работа, вся эта работа на пользу только тебе и твоим богам-собратьям, суть идолам, потому что не о них вообще речь, и со всем этим, со всеми ними, в общем, скажем прямо! это перерождение души, о котором я говорила, и происходит. Перерождение души происходит, его не отменили, как было заявлено, напротив, оно происходит непрерывно, вы в любой момент можете зайти или выйти, вы почувствуете все. Меновая стоимость на входе, она же на выходе, на входе, на выходе. Вход, выход, вход, выход, это зависит, но от чего, собственно, этого я сказать не могу. У меня во рту горит, так что я должна сказать: Я этого не знаю, но скажу еще много чего, хотя ни о чем не имею представления, что, конечно, не повышает мою потребительную стоимость, но вот меновую, ого! Неплохо! Развитие моих общественных производительных сил[12] я использовала хорошо, даже если мне при этом помогали люди. Так я продолжу, больше ничего не скажу, так что скажу что-нибудь. Не важно. И ценность всех этих элементов, всего этого народца, который ты, кстати говоря, еще не оплатил, потому что он должен оплатить самого себя, когда обладатели поубивают друг друга, так что долг все время убывает; в чем ценность, как происходит процесс обмена и что следует дальше, как следует: ценность, не так уж важно, какая; в общем, все это основывается на том, что присваиваешь себе чужой товар, а собственный отчуждаешь, и правовые отношения при этом закреплены в договоре, люди, юридические лица, существуют друг для друга лишь в качестве репрезентанта товара и как обладатели товара соответственно[13], они существуют (после чего отмирают вместе с государством и с ним же отправляются в семейный склеп, хотя государство никогда не относилось к ним как к членам семьи, ну ладно, по крайней мере, как моя семья ко мне, возможно, и относилось), пока товар не кончится или же пока у одного из них не появится чего-нибудь еще, но им будешь не ты, тем, у кого что-то есть, в конце ты будешь не им, это я тебе точно говорю, папа, бог! еще я могу точно тебе сказать, что случится с домом, сначала тебе придется уступить, да, этого ты не сделаешь, нет, сделаешь, в момент, когда я это пишу, это еще не ясно, но, еще чуть-чуть, отступил! я, оппортунистка, позже решу, чем все кончится, когда получу точные сведения (уже произошло!) что я хотела сказать, пока я говорила слишком много, да, что? Итак, еще не оплаченная ценность, перед оплатой которой тебе еще предстоит согнуться, папа, это изглоданное, изодранное тело ценности, которая была создана лишенными благодарности, лишенными оплаты, ты думаешь, бог все себе может позволить, папа, в том числе это изодранное тело только что созданной ценности в обличье дома – да, газеты, пишите спокойно, мне все равно, аппараты, трубите об этом! – я все равно читаю только посты, которые помогают человеку учиться думать; все не важно, даже если я с тобой в родстве и тень падает и на меня – папа, в общем, ценность, изглоданная ценность, которая перешла в работу, нет, изодранная работа, которая стала ценностью, которая, однако, вовсе не ценность, не для нас, по крайней мере, которые должны ее оплатить, переходит в только что созданное тело продукта, то есть нового дома, который мы также должны оплатить и которого ты избегаешь почти с тех самых пор, как он стоит. И вместе с ним супруга. Папа, ты гонишь. Когда великаны, таким образом, создали ценность, ее форму в виде дома, ее форму в виде жалоб и прочих требований, в книге, которую никто не должен открывать, потому что она всегда открыта, для всех (один из вопросов бога: Какую книгу никогда не следует открывать?), там все описано, да, их работа уж точно, за их спинами все умолкает, украдкой, втайне делается настоящая работа, та работа, что идет в счет! и она называется: присвоение. Воровство. Нарушение договоров. Это и есть работа, неоплата, утечка, изъятие, несоблюдение чего-либо, что никогда и не могло быть соблюдено, если бы это было легко, как перышко, поймать с поличным! вот, это и есть настоящая работа, отчуждение тех, кто ее выполняет, это и есть собственно работа, и она твоя, коль скоро рабочий больше не может продать свою рабочую силу, поскольку никому она больше не нужна, ее перенял ты, папа, как некто, кто эту рабочую силу, да, в том числе духовно неимущих, но зато телесно богатых культуристов в их культурных палатах, из которых их никогда не следовало выводить, как некто, кто присваивает рабочую силу и превращает ее не в прибавочную стоимость, но в еще большую ценность! Стоимость больше прибавочной, которая все время производится. Все нормально. Этот дом, поскольку он никогда не был оплачен, абсолютно невозможно продать, ведь у него нет стоимости. Нет. Это все неверно. Работа была присоединена[14] великанами, была обещана оплата, но в конце: ничего. В конце ничего. Есть только продукт, он больше не имеет черт работы, переведен с рабочих рельс, что было бы еще прекраснее. Эти искаженные, искалеченные черты, рельсы, по которым едут лимитчики, каждый рабочий день, опоздание поездов, беготня, духота, нужно еще ребенка сдать в детский сад, накричать на мужа, а поезда все нет и нет, все время высматривать поезд, этому не позавидуешь. И это не те рельсы, не те черты, что в облике бога. Эта неприступная крепость не есть наш бог. Неприступная крепость принадлежит нашему богу, но в принципе это то же самое и даже больше, как если бы он сам ей и являлся крепостью. Перемещают громадные кучи денег, но не платят. Не платят вообще ни за что. Деньги есть, они живут, они не работают, раньше еще работали, но больше не работают, они просто есть, все время они у кого-то другого, для чего, зачем, деньги, золото, оно сверкает, я знаю, папа, ты хочешь съесть пирог, но в то же время и сохранить его, и у тебя это получится, жадина ты этакий! я знаю, так тебя еще никто не называл, ты бог-обжора, идолище! если наверху все обойдется, ты сам за себя, выкручивайся, как хочешь, потому что платят другие, это значит, нет: Другим не платят. Засилье гномов, великаны-насильники, я имею в виду: сильные по нужде! однако они не могут найти женщину, впрочем, ничего удивительного, при их-то сложении – к счастью, они возвели наше строение куда разумнее! Этой женщине пришлось бы все время стоять на стремянке, как гномам во время работы, им все время словно приходится возвышаться, к тому же при этом они вынуждены залезать друг на друга, потому что лезть по лестнице было бы слишком долго, что я хочу сказать, я все время что-то хочу сказать, но никто не слушает, тебя вообще никогда нет, как и большинства пап, я тебя не вижу, где ты, ты полуслепой, завязанная собственными руками удавка договоров? Но я все это не всерьез, слышишь, это от природы, рабочая сила, дар природы, которым обладает рабочий, у других его нет, а у него есть, дар, который ему ничего не стоит, неудивительно, что он его раздаривает, но обладателю, обладателю людей, богу, приносит довольно много. Ах нет, извините, так было раньше. Меня все время относит назад, хоть я и хочу пробраться вперед. Мы уже были дальше, но снова возвращаемся назад. Зачем весь этот дом, папа? Зачем все это? Только для того, чтобы ты не заводил снова интрижек, как Фрика говорит. Но ты же мог бы жить в чистом золоте! Тебе не понадобился бы дом, ты мог бы жить прямо внутри сокровищ, в кладе, в сокровище детей Рейна! Но для тебя там, наверное, было слишком шумно. А ты предпочитаешь мамаш, которые готовы к тому, чтобы их украли, готовы на все, на каждого, кто бы их забрал. К тому же и постоянный стук молотов, к тому же исходящий от пристукнутых. Зачем этот идиотский дом, если ты все равно за него не платишь и все сокровище еще еще еще на месте? Ну да, оно еще там, но у тебя его нет! Ты не платишь, но сокровища у тебя поэтому или не поэтому, а потому, что, по-моему, у тебя все равно нет. Ты все поставил вверх дном, и я говорю тебе туда, наверх, папа, тебе не нужен был этот идиотский замок, если ты не хотел за него платить. Нуждаться нужно только в том, что можно оплатить. То, что тебе нужен дом, еще не повод для радости, наоборот, в меновой стоимости, вот где радость. В том, что никому больше он принадлежать не может, этот дом. Но где она, эта меновая стоимость? Она падает в пустоту. Как же увеличение количества товаров может служить стимулом, если этими товарами обладаем и пользуемся только мы? И кроме того: Никто не платит за ничто, но все за это расплачиваются. Никакой оплаты, но все расплачиваются. Все вы были чисты и невинны, это понятно, пока не появились деньги, пока не выплавили золото. То, что было нужно одному, ему дал другой. Но то, что вредит этому другому, именно это они и делают, сидя на золоте. Они убивают друг друга. Папа, я почти верю, что в твоих руках золото было бы пристроено лучше, правда. Если бы ты сразу расплатился им за дом, был бы порядок, в который ты мог бы войти, словно через прессшпан-дверь, но потом. Теперь все подвержены смерти, да, ты тоже, я тоже, все мы. Если ты не оплатишь дом, но и если оплатишь, не важно, он развалится или не развалится, но я думаю, развалится, нет, не сейчас, но развалится, потому что ты его так и не оплатишь. Или слишком поздно, слишком мало, фальшивыми деньгами, настоящими, но не тому, ты, может быть, даже хотел оплатить, но другие тебя отговорили, сначала пообещай им все, ты же не обязан все это выполнять! я знаю, все равно, ты чего-то хотел, когда другие безвольно переживали. Огромные расходы, но заплачено не будет, будут выдуманы уловки, изобретены принуждающие законы (дорогие великаны, проявите понимание, даже если вы ничего не понимаете, нам еще хуже вашего!), будут придуманы отговорки, лапша будет повешена на уши, будут внушать и давать ложные показания, а капитал тем временем будет расти, замок будет расти, хотя боги давно уже не размножаются, будет расти все, только чтобы сохраниться, все увеличивается, врастает в ничто, потому что то, что есть, уже переполнено, но лучше всего, быстрее и больше всего растет капитал, если им правильно управлять, если удастся раздуть лихорадку собственничества, если правила для кредиторов, этих странных креатур, великанов и гномов, и среди них нормальных, которые, однако, не желают следовать каким-либо нормам, становятся все более проницаемыми, допустимыми, ненадежными, когда денежные институты выносят на рынок привлекательные предложения, когда нет или почти нет собственного капитала, но обязательно хочется дом, где-то надо ведь жить, а собственного капитала нет, он на дереве, как золотые яблоки, не растет, ему приходится напрягаться, чтобы расти, но в конце концов растет все, причем растет все дальше, как цены на недвижимость раньше, теперь уже нет, раньше нет, а теперь, конечно, цены, которые все растут и растут, быстрее, чем яблочки Golden. Так-то. Все течет, все растет, а что растет, то снова падает, опускается, но в конце концов все равно растет, оно все больше, как цены на недвижимость, они могут опускаться, но потом снова растут, и так что они растут постоянно, только вот недвижимость, бедная-несчастная, в итоге все уменьшается, потому что нет денежного потока для полива. До сегодняшнего дня цены только росли, так что будут расти и дальше. Но если ты все-таки вдруг заплатишь, папа, заплатишь золотом, которое ты украл, собственность – это ведь воровство, и в конце концов не останется никого кроме воров, так вот, если ты все-таки заплатишь, тогда другие упадут. До денег падки все. Деньги свалят их всех. Если бы ты жил прямо в деньгах, то ни крепость, ни даже семейный дом рядом с великой крепостью Ведель не нужно было бы рушить и сжигать, да и мне не пришлось бы гореть, да и моей несчастной лошади тоже, которая ничего не могла поделать, нет, никому бы не пришлось погореть, если бы ты горел этим домом, примерно как люстра. Ты так и делал, но это так ничем и не кончилось. В конце ты придержал больше, чем отдал. А поиздержались другие. Ты разве что понес расходы. Никто не мог тебе повредить, никто и не смог бы, если бы вы, ты и твои божественные коллеги, не были бы готовы и восприимчивы к бедам. Даже гном со своим кольцом не смог бы вам повредить. Немного ручного труда вам бы тоже не повредило. Людская прихоть словно деньги, золотая пряжа норн тоже словно деньги. Все похоже на деньги, потому что это и есть деньги, все, что идет в счет и поддается подсчету. Зачем напрягаться? А затем! Любовь между тобой и твоей женушкой, прочные узы, все это связывает, и все это ты столь легко развязал, папа, все это приведет вас обоих к тому, чтобы обеспечивать друг друга, другого слова не подберу, я знаю только гарантийные обязательства, да и то, в других случаях, то есть страхование капитала, его перестрахование, да, в том числе капитала вашей любви, твоей и твоей женушки, эта постоянная перестраховка, дважды и трижды, отношения между вами, не говоря уже о коротком веке любви, на который никто не выпишет вексель, это столкновение с тем, что должно постоянно обновляться, меняться, уходить в почву и снова просыпаться и расти цветком, всеобщая вечность, даже если по всем векселям уже заплачено и все мы брошены, словно щенки, слепые, глухие, топчемся на ощупь и повизгивая, это столкновение с вечным изменением заставляет вексель истекать все быстрее, оставить написанное на нем число и бежать прочь от гарантийных обязательств обладателю, и чаще всего все до сей поры связанные обращаются в камень, ты и твоя женушка, и вас, вместе взятых, потрясет то, что никогда не произойдет, вас потрясет тот застой, который устанавливается исключительно процентов ради, не из-за меня, по мне, так это совсем не обязательно, он устанавливается, он должен, иначе он мог бы убежать, но ради процентов и процентов с процентов он наступил, хотя охотнее бы уехал, отправился бы в странствие, как ты, ушел бы прочь, папа, главное, двигаться, продвигаться между процентами и процентами с процентов, без понятия, куда, но теперь застой, и в вашей супружеской любви тоже, все стало, и начинаются муки отсутствия любви или жизни. Да, папа. Все останавливается, если любовь больше не хочет. Ты путешествуешь в одиночку. Ты строишь планы, но не выполняешь и даже не придерживаешься их! Ты ведь даже не капиталист, да тебе и не надо им быть, это они там, внизу, если они смогут сделать так, что смогут больше ничего не делать; ты даже прибавочную стоимость накрутить не желаешь, не хочешь ничего брать и ничего отдавать, ты ничто, папа, бог и должен быть ничем, это уж точно, он ЕСТЬ, покуда ты можешь прикарманивать все и ничего не должен отдавать, для тебя нет правил, ты разве не видишь возможностей бесплатного труда: страсти гномов, которые даже не думают о таких вещах, как и страсти великанов по женщине, женщине, женщине, такой, как я. Например. Как будто женщина стоит денег, как будто хотя бы одна женщина стоила потраченных денег, нет, чужих денег, конечно, не ее собственных, лишь изредка ее, женщина всегда стоит валюты, а потому мимолетна, ее юность, когда женщина еще чего-то стоит. Так что, пожалуйста, яблоки Фрейи лучше оставьте себе, а то даже эта женщина у вас упадет в цене. Цену она имеет только в юности, и эта цена может быть заплачена, при желании. Фрейя выращивает яблоки и сама ими расплачивается. Так что она еще фривольнее ваших фраеров, уж простите-извините, бу-бу-бу! Я все слышала, так что можете снова прекращать! Женщина – это самое испорченное и самое порочное существо. И непременно ко мне кто-то должен пылать страстью, но вот решать примеры он точно не в состоянии, это ли не гротеск?! У них есть клад, они работают на тебя бесплатно, ты забираешь у них сокровище, снова забираешь его прочь, не важно, что выгравировано на идиотском ясеневом древке твоего копья[15], но что им всем надо? Всем им надо женщину. Это их наименьший общий знаменатель. Женщина. Они строят планы, и они вкалывают, и потом им ничего не нужно кроме женщины. Ну да, не всем, а если нет, случаются потасовки, для наших иностранных сограждан: есть крохи, и тогда один давит другого, для этого борцам не нужно даже быть при параде, они и так держат удар и даже не знают чей; это совсем как на love-параде, где слишком много народу, а любви так мало. Конечно, им хочется и золота, великанам, а они могли бы раздавить всех и сразу, если бы захотели, но если золота им не видать, они хотят женщину. Ну, кто как, кто как. Один хочет женщину, другой денег. Это обескураживает, и при определенных обстоятельствах даже могут быть введены вооруженные войска, если бы мы уже не отдали все на строительство дома. Но пожалуйста: Если уж женщину, если уж иначе нельзя, то по крайней мере ту, что сидит на золотых яблоках! Несет золотые яйца. Это самое меньшее, чего можно было бы потребовать. Вы хотите стать рабами золота или вы хотите стать рабами женщины. Но женщина ничего не решает, она не решает, потому что ты уже решил за нее. С самого начала. Путник, как бесстыдный калека права! Да ладно, брось им это кольцо вслед, это ничего не меняет, к твоим спонтанным действиям и порывам уже все привыкли, папа. Последует распад и разруха, например, нарушение супружеской верности, за которым последует наказание, а потом снова все будут наказаны, и так далее, нарушение клятвы и нарушение верности, наказание, любишь совокупление, люби и наказание, и снова: Поборники клятв[16] суть самые отпетые преступники, ты знаешь, о чем я, папа. Виновные не выплачивают своих долгов, они заняты постоянным отмщением, но платить, этого они не желают. Они мстят за то, что еще не было совершено, но платить, этого они не желают. Они неверны, но платят за верность, они хотят золотых яблок в оплату дома и в то же время хотят сохранить их, как и молодость. И это работает! Они приносят мир, да, так они, конечно, называют отсутствие мира, вот такой мир они приносят, что каждый знает, то он и хочет. То, что каждый хочет, то он и знает. Бред. Я знаю, что ты видишь все это иначе. Папа, не мог бы ты мне сказать, пожалуйста, чего я хочу? Потому что я сама этого не знаю. Женщина для великанов, вот же, пожалуйста, у нас был бы подарок, теперь нам нужен еще один, который его уложит, или что-то, что мы можем засунуть внутрь, как рабочий засовывает свою жизнь в работу, чтобы создать для капиталистов прибавочную стоимость. Так было раньше, так было раньше, теперь все это ушло, теперь этого больше нет. Теперь так не получится. Рабочий, разумеется, еще будет чего-то хотеть, но его-то самого кто захочет? Деньги останутся. Они больше не работают, их просто становится все больше, я часто это повторяла, и все-таки это правда, они ходят по кругу, бродят по миру, договоры для них ничего не значат, они их даже не читают, эти беззаботные деньги, с ними ничего не случится – да и что с ними могло бы случиться! – они ходят по кругу, то они у одного, то снова у другого, их становится больше, никто не знает, как, никто не знает, почему их так много, но свой дом ты все равно не оплачиваешь или же оплачиваешь слишком поздно, или не полностью, так всегда, папа, всегда будет слишком мало, для бога в любом случае, он неоплатен, прежде всего, когда острит или стирает дома с лица земли, которые и так почти рухнули, так всегда: Несмотря на то, что денег так много, они просто лежат себе и ничего не делают, даже не приносят процентов, даже доли процентов для твоего доходного дома, люди просто идут гулять, как будто ничего не происходит. Да, они идут туда, они сами довели людей до худшей доли, но теперь они отправляются на прогулку. Они просто вышли прогуляться по кварталу. Никто их не видел. Они хотят убивать и убить самих себя, сначала одно, потом другое, и никак иначе! нет, мы их не знали, мы никогда не видели их во время прогулки, но святая троица это уж ни в коем случае быть не могла, ведь один из этих людей был женщиной! Кто это там прогуливается, это не могут быть те трое, мы их никогда не видели, прогулка – это прекрасно, да, но только недалеко, деньги обездолить нельзя, как людей, не выйдет, это само собой, нужно следить, нужно смотреть, чтобы по крайней мере получить проценты, потому что иначе все пропало, иначе пропадет дом, на этот раз не взлетит на воздух, просто пропадет, не просто пропадет, его получит кто-то другой, его никто не получит, за него не было заплачено, и теперь он принадлежит банку и придет в упадок, потому что в упадок приходит все, что доверяют банку, даже слова приходят в упадок в банке, или же их отрицают, я же вам говорила, что продала вам этот крайне рискованный продукт, разве я вам не говорила? ну ничего, главное, я это знала, да, ну а теперь денежки потекли, они же должны найти себе укрытие, в конце концов, они – это последнее, что еще может спастись бегством. И все-таки их всегда слишком мало. А дело в том, почему их так мало, так потому, что в конвертах их всегда слишком мало, а то и вовсе фальшивка. И чего они хотят, чего хотят, чего хотят те, кто хотя бы раз сжимал деньги своими пальцами, сквозь которые они и утекли? И почему? Почему они не хотят, чтобы деньги вообще отменили? Те, у кого ничего нет, обеими руками «за», и их большинство. Деньги ведь не что иное как чистая информация, где их получают и что с ними делают, за всем этим совершенно потерялось, так что давайте-ка поскорее их отменим! Их же в последнее время почти и не видно! Нигде не видно, так же, как этих двух мужчин и одну женщину, ее тоже нигде не видели, хотя проживает она и переживает в Цвикау[17]. Люди с активной жизненной позицией путешествуют в качестве убийц, к коням затесалась кобыла, любят вместе пощипать травку[18]. Считали их безоружными, робкими духами, оказалось, наоборот: герои, немецкие герои, убивают сами, этого они не доверят никому больше. Слишком уж много удовольствия. Их острому клинку, должно быть, по вкусу чужая порода, которую мы приручим оружием! Кто? О ком вы говорите? Кто это был и где? Никогда не видели. Никогда не слышали. Деньги: с удовольствием, большое спасибо, но я уже очень давно их не видела. Не могу вам сказать, где они или у кого. У меня? Точно нет. Они исчезли в тумане, они больше не могут представлять собственную стоимость, поскольку никто больше не видит, чего оно стоит. Стоимость выпала в осадок, ее добывают из воздуха, но воздух у каждого свой. Дышать можно и за границей, а значит, и деньги там. Они ушли прочь, в места получше, все равно куда, главное – прочь. Только их и видели. Знать не знаем. Там внутри было когда-то здание нашего клуба, но что там теперь – без понятия. Денег там точно никаких нет, мы бы знали. Когда-то их создали как долг, не самая удачная мысль, правда, но какая теперь разница, кроме того что нас это приводит в ужас? Кто желает, у кого еще нет? Кто ничего не хочет, у кого еще нет ничего? Кто-то еще, у кого что-то есть? Дерьмо, их еще можно отменить, потому что те, кто их еще хочет, таких не видно, тех, кому они еще нужны, могут их заменить, счастливы и без денег! Но так не пойдет, не выйдет. Только деньги выйдут, причем все дальше от нас. Только мы выйдем, но только один раз. Оба мужчины, которых никто никогда не видел, никто никогда не знал, никогда меня не спрашивай, они тоже вышли. Вышли из самих себя, вытащили из корня дерева своего дома[19], единственного, что здесь растет, и просто облизывали свои шарики, облизывали ядра, вкусно? да, нам-то, конечно, нам он по вкусу, огневой заряд. В конце застрелены и пущены на воздух. С другими это было в радость, но мы сделали это с самими собой. Как ты мне, так и я тебе. В конце концов все едино, вас касается, чужаки! Доверяй оружию! Оно даже с нами творит чудеса. Мы ушли прочь. Но боги-то не уйдут и не улетят тоже, ты, папа, возможно, но вот другие нет, боги не уйдут, как мы, они не будут собирать бонусные мили, чтобы стать сенаторами, они ведь уже и так боги, они не уйдут, эти высокие, высшие коллеги, а вот мы уйдем. Боги с их честными и все возрастающими потребностями останутся и засядут в бункере, они же запрограммированы на вечность. Сначала заиметь! Но золотые яблоки так же хороши, хотя деньги больше не привязаны к золоту, что первые, что вторые идут по отдельности, за золото приходится платить все больше денег, но вероятно, что иметь так много золота еще и не окупится. Боги, да, именно их я имею в виду, будут столь же недолго вечны, как и деньги, как долг, как долги, как проценты, нет, не так, проценты – это единственное, что будет вечно, иначе зачем деньги, если их не становится все больше, все больше и больше? Вечно больше и вечность расширяется, как Вселенная. А потом великое еще увеличится! Они потратят все это на дом, боги, а именно деньги, которые им не принадлежат. В конце концов каждый тратит деньги, которые ему не принадлежат. Каждый проживает свой собственный долг и должен постоянно добывать деньги, словно из воды, чтобы его оплачивать. Великаны, гномы, Миме, Альберих, не важно, великаны, что им надо, они бы выиграли много рабочего времени, если бы наконец сказали нам, что мы от всего должны отказаться. Они этого хотят, значит, нужно так нам и сказать. Они хотят то, что бесхозно валяется вокруг, нет, то, чьими хозяевами претендуют быть многие, что всегда есть в наличии, что есть в обращении, совершенно само по себе, движимое громадными руками, которые никто никогда не видел, даже бог, деньги есть в наличии, теперь есть. Пожалуйста, посмотрите на табло, деньги поступили! На табло доказательство сияющими буквами. Не хотите их забрать? Они только этого и ждут. Вы хотите их потратить и сохранить, каждый этого хочет: как боги мстят за долг и в то же время хотят остаться в долгу, канонизировать все, что они потом осквернят. Что хотят сами боги? Что хотят боги на самом деле? Да вы наведите справки! Что говорит об этом добрая земля? Что сказала земля на конференции благотворителей, которую сама же и созвала? Земля дает, но что она говорит, как будет оправдываться, если вдруг не даст? Чего боги НЕ хотят, этого они должны хотеть, но они никогда не хотят того, чего не хотят, и поэтому им в конце концов придется сгинуть. Земля видит перед собой собственный конец. Она видит лежащие вокруг деньги, словно бы это была природа, деньги в кладе и будут там заниматься, пока за ними не придут родители. До той поры человеческие мускулы сбивают деньги в концентрированные скопления продукции. Но и они падут. Боги падут, продукция падет, деньги падут, но падут они не нам в руки, они будут принадлежать тем, у кого нет на это никакого права, просто потому, что они себе это позволили. Это неправильно. Вера, по крайней мере, правильная. Вон, смотрите, брат уже мочит брата, забивает его до смерти! Тот не слушал, не схоронился, не соблюдал условий договоров, при этом всем, что он есть, он стал только благодаря договорам[20], но в это он не верит. Об этом он и слышать не хочет. Никто не хочет об этом слышать, даже бог. Да и кому захочется это слушать? Выполнять условия договоров, это было бы еще лучше, отказать себе в отличных процентах от займа, только потому что ты бог? Так не пойдет! Боги заключают договоры всегда только в шутку, что они могут заплатить, так с этим люди ничего и сделать не смогут, какие деньги они могут спросить с богини, когда эти недалекие, эти крестьяне, эти землеробы, великаны и понятия не имеют, что им с ней еще делать? Ну да, кто-нибудь один возможно, он мечтает о ее сияющем взоре. Но деньги неустанно светят все ярче. Обмануться так легко! Выгодная процентная ставка на дом – а досталась так легко! Супруга – легко завоевана и вновь покинута! Деньги. Даже не добыты. Сокровища добыты, но нечестно. И кем, кстати? Заверенные договорами, которые на практике не существуют, потому что никем не выполняются. Деньги. Золото. Оно просто есть и вдруг нет. Нет, не так уж просто. Я постоянно это говорю. Что Вы хотите? Что Вы еще можете хотеть, когда деньги всегда есть, но всегда где-то еще, в избытке, они бросаются в глаза, но стоит протянуть за ними руки, как они уходят прочь и куда-то еще, где участвуют в свободной игре по проматыванию людей. Вы! Вы властвуете благодаря красоте, мерцающие слабые полчища, но еще ярче, чем вас, мерцают деньги. И никакой половой орган не выдержит сравнения, даже самый большой, а это сам человек. Жалкий пол, правда, но пожалуйста, как он хочет. Они так любят подыгрывать, деньги, золото, в дневную смену, в ночную, вообще за работой. Они играют вокруг, обретают воплощение в вещах. За этим больше нет рабочей силы, это давно в прошлом, это все давно в прошлом, все работают, но деньги всегда есть, просто: Они всегда у кого-то другого, никто их не получает, хотя они всегда есть. Я не понимаю. Что они могут хотеть, когда деньги и так есть? Почему Вы не можете стать тем другим? Вы же всегда Другой, почему не в этот раз? Скажите, как золото соотносится со временем? Нет. Я заинтересована не в том, чтобы узнать, как золото соотносится со временем и с самим собой, а в том, как обстоят дела сейчас. Как дела, как оно? Спасибо, хорошо. Немного пошло под откос, но все легко поднять на прежний уровень. Покуда есть люди, я имею в виду идиоты, они все поднимут, даже если в очереди впереди никого нет. Единственная ценность, которая существует, правда, прочие идиоты в это не верят. Идиоты – они всегда фифти-фифти, они не делает фифти-фифти, они это и есть, и я знаю, за какую половину я выступаю. Все обстоит неплохо, неплохо стоит вон там, не так хорошо, как раньше стоял, но все еще вполне нормально. Все-таки лучше, чем обстоят наши дела. Золото принадлежит, так и надлежит, чтобы оно кому-то принадлежало. Боги, что за колебания рынка! Едва удается устоять на земле, которая беззаботно спит вечным сном, не важно, что мы делаем. Постройка дома отдана в руки великанов, они умеют это лучше всего, потому что они такие большие, для них не существует запретов на ночные работы, а что касается их продукции, так она стоит, да что там, что чего еще стоит? разве еще осталось правило, по которому ценность рабочей силы, а вместе с ней и величина прибавочной стоимости только тогда увеличиваются, когда рабочий, который ее производит (Миме, Альберих, слушайте все), когда рабочий, который ее производит, может использовать ее для своих привычных нужд?[21] Когда он, наконец, спустя пятнадцать лет, захочет купить новую машину. Но послушайте, вы: Рабочего этого больше нет! В этом мы едины. Прежде мы объединились. Это наименьший общий знаменатель для тех, у кого нет ничего общего и кто все же настолько подл, что устраивает общак и объединяется. Всегда. Теперь на квитке зарплаты написано чуть больше. Хорошо. Кому все это должно пойти на потребу, чтобы можно было употребить прибавочную стоимость, да и кому? Никого нет. Никого нет дома. Великаны строят дома, но их там нет. А потом они друг друга еще и укокошат. Конечно, рабочие всегда так делали, если их задевали, а эти сделают это сразу же, как будет закончен замок богов, видели вы этот домик? Никогда не рассматривали? Ну, для богов он бесконечно убог! Дом для семьи под названием крепость Ведель, для бога с супругой! И не поверишь, что великаны построили такое чудо! И все они хотят женщину, по крайней мере, все, кто хоть что-то сделал, но и другие тоже, да, и великаны тоже, а что им еще остается? Что остается этим вечно ноющим увальням? Ничего им больше не остается. По крайней мере хоть не поубивают друг друга, хотя это и было бы очень практично, чтобы, к примеру, груз перенаселения не давил все сильнее. С грузом этим, может быть, еще и можно что-то сделать, можно придумать что-нибудь. Вот попросту поубивают друг друга, один великан другого, другой попробует тоже, но помрет, они ведь терпеть друг друга не могут. Тоже причина. Возможно, есть и другая. В конце концов они угробят друг друга из-за денег или женщины или из-за того и другого сразу. В поту, мозолистой рукой схватить женщину, схватить золото, если женщина недоступна, кто назовет эту покупку невыгодной? Пожалуйста, послушай, великан, женщина сама по себе, даже та с золотыми яблоками, она не в счет, куда круче похитить ее у богов. Такие дела. Чем просто иметь деньги, куда интереснее их у кого-нибудь украсть. Но они хоть что-то делают, эти великаны. Они что-то себе при этом думают, респект! И это при таком расстоянии от руки до мозга! Совсем неплохо. Они не организуют взаимодействие между занятыми и незанятыми[22]. Они строят дом, а потом убивают друг друга или же оказываются убиты какой-то третьей стороной, нет, с этим они справятся и сами. Один добытчик, другой добыча. Не важно. Они все равно больше не нужны. Платить им никто не станет. Или же один возьмет все, а потом его убьют. Мы пока можем подождать. Насладиться яблочками им не удастся, вечной молодости им не видать, этим великанам. Они вообще ничего не получат. Их полно, они как полноводный Рейн, но влага пригодилась бы где-нибудь еще. Например в постели, там ей самое место. Где есть место, туда он и течет, поток. Если он поднимается, он может взобраться по лестнице, выйти из берегов. Деньги, деньги все делают одиночным, они все изолируют, деньгам больше никто не нужен, никаких людей, никаких магазинов, никаких больше договоров, даже хозяев. Покой. Прекрасный покой. Наконец-то покой. Деньгам больше не нужен договор, чтобы они что-то делали. Они горят желанием взять что-нибудь на себя, а за этим загорятся и люди. Им больше не нужны договоры. Это ничего. Деньги ничего не стоят, они просто странствуют, как бог со своим посохом. Они бродят по земле. Ни у кого их нет, никто их не видит. Они просто есть, хотя, конечно, и не везде. А сторожа сокровищ, чего хотят они, что они хотят? Они ведь просто сторожа, и запросов у них нет. У них огромные запросы, потому что запросы есть у каждого, кто на что-то претендует. Женщину они хотят. Они хотят женщину. Они ничего не получают, а хотят и того меньше, они хотят самое меньшее. Они хотят женщину. Женщину они хотят! И что, она должна будет вместо них присматривать за деньгами? Так я и думала. Если бы она справилась, было бы еще лучше. Но при разделении труда делят и это. Существует большой страх и в то же время желание. Деньги – это неплохо, вечная молодость еще лучше. И зачем тогда вообще деньги? Я хочу что-то сделать, но в то же время я этого боюсь. Из страха я сбежала, чтобы добыть то, что дал мне мой отец. Ты, отец, дал мне это. А теперь положил глаз на чужой оклад?[23] Все время деньги, все больше денег, чем все это кончится, папа? У нас нет никого, кто просирал бы все эти деньги, ах, ну да, извини, пожалуйста, конечно, у нас есть Фрейя, она это может. И все-таки мне жаль, что я съехала. У меня своя собственная работа, которая меня полностью устраивает. Если великаны получат зарплату за этот отвратительный дом, в котором я все равно не стала бы жить, тут-то нас и кинут. Ты часто оплачивал услуги великанов, так заплати и этим, заплати и в этот раз, папа! Не всегда плата неблагодарность, но в этот раз точно. Ребенок обнимает твои колени. Отец! Не наступай на ребенка, не дави меня![24] Я сделала то, чего не должна была, но я все еще боюсь. Только и делаю, что боюсь. Сама не до конца понимаю почему. Зачем ты дал мне это идиотское копье, если я не должна его использовать? Но я все равно сама себе не доверяю. К тому же мой последний парень его сломал. Фрейду нашлось бы что сказать на этот счет, если бы его спросили. Сыновья не должны сидеть за отцовским столом без оружия, но отец также не должен делать вид, что своим посохом бросает им вызов. Зачем ты пообещал мне меч, папа?[25] Или по крайней мере кого-то, кто сможет его держать, кто может его выковать, а может, в виде исключения, и то, и другое? Зачем ты пообещал мне героя? Как всегда, ты обещаешь, а потом не даешь! Зато я выдала: Там что-то плывет, что это, что это, прежде из моего копья выходили чернила, а теперь я печатаю, печатаю и печатаю, бесконечные предложения, бесконечные страницы, бесконечные биты и байты, без конца, непонятно зачем, но: вот оно! потому и не могу остановиться! На помощь! Смотрите сюда, я только и делаю, что собираюсь остановиться! Видите вы этому всему конец? Ну, видите! что за бессмысленный труд, я знаю, отец, что ты мне этого не велел. Этого и еще того. Вообще не велел чего-либо делать, кроме как носить героев, внутрь и наружу. Я спешу прочь, на восток, в стильном наряде. Не каждый видит меня такой, какой я вижу себя сама. Один скажет: Эта женщина накрашена и пострижена ручной гранатой! Это же так жестоко! Этот мужчина, должно быть, слеп! Я так старалась! Мы бежим и бежим, достигаем скалы, там и должна я уснуть, одна. Деньги, по крайней мере, хоть что-то делают. Но я должна спать. Но я не должна делать вообще ничего, говоришь ты, кто никогда ни за что не платит, но у кого все есть. Я не могу остановиться, я не могу вот так просто остановиться на этом месте, должно быть, это очень просто, просто сложить руки на коленях, взять героя, немного его поносить, и все. Остановись! Остановись! Спасибо, люди! Я пытаюсь, честно! Нужно просто прекратить работу и замолчать или же заняться чем-то еще, или устроить каникулы и ничего больше не делать. Я так бессмысленно устала. Я бы с удовольствием поспала, но тогда и огонь не нужен. Я сейчас соберусь! Только не засыпать, иначе все кончено. Я-то уж знаю, каждый хочет, чтобы я остановилась, наконец-то заснула, но я не хочу, не могу примириться с тем, что над моей болтовней зевают, я хочу посмеяться над голодом и жаждой, водой и камнями, хочу показать, что я могу позволить себе привилегию суждения, позволяю: Ваш приговор! Вы услышите его только от меня. Я хочу продолжать! Все сгорит? Мне все равно. Все и так слишком часто горело! Бросим этот пожар, иначе мы пойдем ко дну с нашими неудачами, с нашей внутренней неспособностью, отец! Носить героев, носить все время, все время носить кого-то другого, да, это было бы лучше, пусть и не для меня. Таскать героев, чтобы они из моих рук могли перейти в твои вооруженные части, вместо того чтобы подмазывать здесь! Мои пальцы куда прилежнее закона спроса и предложения! Но там, где ничего нет, каждый утрачивает свои права. Кто? Что? Теперь я должна их еще и принимать? Я не рекрутинговая компания! И это герои, эта вялая убоина? Я бы их не стала брать. Они же все уже мертвы! Что ты будешь с ними делать? Ты их рекрутировать собрался? На какую-нибудь битву, на какой-либо из сторон? Для последней битвы? Нет больше никаких сторон и никаких битв. Только конец. И все равно я бы с удовольствием поприсутствовала, как обычно. Пожалуйста, только не этот позор, я же еще сплю подобно всему народу, ничего больше не понимаю, ничего больше не делаю! И мне не разрешается больше носить героев. Все-таки это было лучше, чем ничего, даже если их больше нет среди живых. Поступки вместо слов! Пирожные вместо убийств! Для того, чтобы я могла писать дальше, другие должны читать. А иначе зачем я все это делаю? Но и они должны что-то привнести, их дух должен подернуться тихой рябью, а потом он дергает слишком часто, и вот уже контакт с моим единственным дорогим читателем прерван. Но ты же придумаешь что-нибудь, папа, чтобы занять чем-то дочь и героев тоже, в порядке общей очереди. Больше никогда не прижимать моего божественного рта к другому? Еще и это? Я даже представить этого не могу, ничего не делать. Таскала на себе героев, это было не умно, я никогда не считала ручную работу каким-то плюсом; а что касается писанины, кто знает, хотя столь многие этим занимаются, все ими забито, снова пришло что-то почитать, доставлено отрядом амазонок[26], комплексное решение в одном флаконе. Да и что еще с этим делать, когда все время сидишь дома? У огня? Никакой любви, любовь: под запретом. Но ты, тебе, конечно, можно, ты, отец, можешь защитить, но ты этого не делаешь. Больше не защищаешь даже меня. В битвах я прикрывала твою спину[27], да, это так, прикрывала твои тылы. То, что у меня впереди, тебя не волнует, я все время позади тебя, отец, к тому же у тебя только один глаз, отец, им ты видишь впереди все, я я я вижу за твоей спиной то, чего ты не видишь. Я вижу это в свете своих задних фар, нет, момент, дай-ка подумать! сзади, значит, это твои задние фары! То, что мне казалось светом, была только твоя тыльная сторона, которую я все время и вижу, потому что ты всегда опережаешь меня по крайней мере на один шаг, ты, певец несвободных. Им ты сияешь ярко, как солнце! Освободишь ли ты меня, влепишь ли мне пощечину? Как почтовую марку, которая придает написанному ценность? Говорит ему, куда оно отправится? Я вижу только то, что ты не видишь, папа. Я слепа, глуха, тупа, но мои руки все еще простираются вверх, они двигаются, как великаны в их растворе, как новые герои с их расправами, как брат с сестрой. Все волнуется, все движется. Каждый делает то, что не должен. Но только деньги делают это самозабвенно, потому что самих себя у них и нет, для своих владельцев, которые все время другие. Деньги странствуют, как ты, отец. Но у них оба глаза открыты. Они смотрят во все глаза, хотя они так бесчувственны, и им все равно, где они окажутся в конце.