Чисто семейное убийство

Да, с появлением в доме пекинеса Гриши мой папа сильно изменился. К нему пришла любовь, смятение и чувство глубокой гордости за отличника породы. Ежедневно папа и Гриша совершали двухчасовой моцион по местам боевой славы собачьей городской тусовки, которая ныне заменила всем продвинутым гражданам презентации, митинги и забастовки. Собачники росли и множились, они создавали свой мир с прочными устойчивыми связями и рекомендациями. Через тусовку на травке можно было устроиться на работу, в парке Ленинского Комсомола выгуливался бультерьер самого начальника службы безопасности, в сквере у памятника Пушкину собирались собаки художественной направленности — левретки, колли и японские хины. Любовь к ним могла запросто организовать выставку, публикацию или небольшую рекламную кампанию. Собаками обзавелись не только дворники и депутаты, ими бредили все те, кого раньше причисляли к категории служащих. Разумеется, собачьи гулянья не ограничивались обменом противочумными прививками, щенками и адресами «наших ветеринаров». Здесь обзаводились не только связями, но и потомством. А еще хвастались. Эпидемия собачьей любви коснулась в основном тех, кому за… Они уже успели отлюбить партию, комсомол, перестройку и демократию, деньги, водку и женщин. Душа требовала светлого и чистого чувства, которое олицетворяли собаки на первом месте и внуки — на втором. Мой папа набрался дурных привычек и, активно отхваставшись мной, собственной карьерой и успехами Гриши в приношении тапочек, перешел к Аньке. Здесь и случился конфуз. Выяснилось, что внук Анны Петровны выиграл республиканскую олимпиаду по физике, внучка Бориса Игоревича в пятилетием возрасте выучила наизусть «Евгения Онегина», а Петя Самсонов вообще ни дня не может прожить без компьютера. Успехи чужих внуков были столь внушительными, что можно было надеяться на огромный культурный и экономический рывок нашего общества, который состоится буквально вот-вот. Но Аня на этом фоне выглядела, увы, кое-как. То есть очень и очень среднестатистически. Вся вина за несовершенство внучки целиком и полностью ложилась на мои плечи.

Пока другие мамы кормили детей под музыку Бетховена, а поили под Илону Давыдову, я усердно выходила замуж. Когда чужие дочери экстерном проходили по три класса за год, моя парила голову в Израиле. Когда другие мамы поставили на себе и своей личной внесемейной жизни жирный крест, я продолжала со смутной надеждой вглядываться в даль. И она, кстати, обещала быть светлой. Но Аня оказалась абсолютно не охваченной всеми достижениями провинциального прогресса. Гуляя с Гришей, мой папа мечтал, чтобы Аня стала космонавтом, автопилотом и первой леди Америки, потому что другими достижениями сейчас публику заткнуть за пояс было совершенно невозможно…

— Твой Дима ходил в школу, — сквозь зубы наконец проговорил папа, который все еще не научился любить своих зятьев. — Он сказал, что у Ани будет четыре по русскому! Это катастрофа!

Естественно, катастрофа, потому что облезший к весеннему сезону Гриша вряд ли получит на предстоящей выставке больше чем четыре с плюсом. И никакие витамины и биодобавки ему не помогут. Тем более, что мальчик хочет жениться. Теперь вся папина гордость будет оцениваться на «хорошо». Хоть гулять не ходи… Если бы эта четверть не была последней, папа, думаю, так бы и поступил, но целое лето прятать Гришу от друзей только потому, что Аня опозорила семью, — это было невыносимо…

— Я найму ей репетитора, — уныло сообщила мама, не желая участвовать в разборе Анькиных полетов.

— А может быть, сразу в литературный кружок, — оживился папа, умильно глядя на взвизгнувшего Гришу. — Там огромные перспективы: семинары, поездки, таланты, встречи с писателями. Нельзя! — вдруг выкрикнул он. — Нельзя, кому сказал! У нее могут быть блохи… Она тебе не подходит…

Терпение мое лопнуло. Я подхватила бесплодную болонку под мышку и громко хлопнула дверью. Мама выбежала за мной в подъезд.

— Я с ним разберусь, — зловеще пообещала она. И у меня не осталось ни малейших сомнений, что тут-то меня не обманут.

А в целом папа, конечно, был прав. Рано еще Грише жениться… Я сдала болонку хозяйке и в препаскуднейшем настроении явилась домой. Душа просила любви и одиночества, а также прямых доказательств Анькиных успехов. Как будто моих им всем было мало. На моем красивом лице залегла гримаса отвращения. Если бы у меня на лбу поместилась надпись «не подходи — убьет», я бы стала похожа на трансформаторную будку. Домашние не заметили надвигающейся бури и приняли меня взвинченно-равнодушно. Создавалось впечатление, что у них есть дела и поважней.

— Т-с-с. — Яша приложил палец к наморднику, который я шила себе для занятий ГО в университете, и заморгал глазами. — Тихо! У нас вирус. Аня, принеси маме ватно-марлевую повязку. — Дочь выпорхнула из комнаты и принесла мне аналог Яшиной маски. — Надевай, будешь помогать…