Чисто женская логика

— Вы так уверенно об этом говорите... — Я бы многое могла еще сказать с не меньшей уверенностью. Но давайте все-таки решим мою маленькую проблему. У меня будет охрана?

— Я готов скоротать с вами ночь! — сказал Гордюхин, неловко подбоченясь, но тут же смутился и даже покраснел, хотя при его розовой физиономии заметить это было нелегко.

— Это не худший вариант. На худой конец сойдет, — кивнула Касатонова, но тут же спохватилась — слова выскочили рисковые. — Не обижайтесь, Николай Степанович, это я вас подзадориваю. Если в самом деле соберетесь ко мне, не забудьте захватить пряники.

* * *

Кабинет Убахтина был небольшой, но зато отдельный, чем-то он все-таки отличался от прочил следователей в лучшую сторону, если уж позволили ему иметь свой кабинет. Может выделили из уважения к возрасту — к сорока шло Убахтину, хотя некоторые его коллеги выглядели как выпускники средней школы — юные, восторженные, с горящими глазами. Зарешеченное окно выходило во двор, во дворе рос клен и радовал своей листвой уставший взгляд следователя. Окно было открыто и в кабинет доносились детские голоса, которые могли бы внушить Убахтину зыбкую надежду на то, что очередное кровавое дело может оказаться последним. Но здоровый, несмешливый цинизм следователя все ставил на свои места — и в нем самом, и в окружающем мире.

Сам Убахтин по случаю жары сидел в рубашке с подкатанными рукавами, пиджак его висел на спинке стула и расположившихся напротив Гордюхина и Касатонову он слушал с каким-то странным безутешным выражением лица. И непонятно было к чему относилась эта его безутешность — то ли к умственным способностям гостей, то ли к собственным умственным способностям.

— Значит, говорите, пульт, — произнес он, наконец, когда гости доложили ему о своих мыслях и подозрениях. — Пульт — это хорошо.

— А что плохо? — спросила Касатонова несколько обижено, поскольку ожидала услышать от следователя более восторженные слова.

— А то плохо, что наши ребята, вынимая пульт из хладных пальцев Балмасова, могли преступные отпечатки повредить.

— Значит, надо проверить! — поддержал Касатонову участковый. — И я бы не тянул с этим.

— Проверим, — кивнул Убахтин опять с ноткой безутешности. Нет, не зажигался он, не загорался, слыша новые идеи и предложения. Похоже отгорел, отпылал. Но и в этой его усталости, и, вроде бы, напускном равнодушии таился свой смысл и своя польза. Они уберегали его от излишней траты времени и сил, от пустых надежд и преждевременных восторгов. — Теперь, что касается ручки унитаза, — все так же уныло тянул Убахтин. — Боюсь здесь всех нас ждет горькое разочарование.

— Почему? — хмуро спросил Гордюхин.

— Помнится, кто-то из наших ребят ходил в туалет... Во время осмотра. А поскольку все они более или менее воспитанные, то привыкли воду после себя спускать. Чтобы спустить воду нужно нажать на некий рычажок. А нажав на оный, они, естественно, отпечатки пальцев уничтожили.

— Но проверить надо, — настаивал Гордюхин, все пытаясь поддержать Касатонову.

— Проверим, — опять кивнул Убахтин и, наконец, улыбнулся, чтобы как-то подбодрить приунывшую Касатонову. — Должен сказать, что я потрясен вашей проницательностью. Первый раз сталкиваюсь с такой занятной понятой.

— Спасибо, — Касатонова поежилась от столь сомнительного комплимента.

— Говорите, убийца курил коричневые сигареты? — спросил Убахтин.

— Да, я в этом уверена.

— Я тоже, — он поднялся, подошел к сейфу, открыл его и вынул маленькую металлическую пепельницу. Когда он поставил ее на стол, Касатонова увидела в ней несколько коричневых окурков. — Недавно у меня здесь был главный бухгалтер мебельной фабрики. Спросил, можно ли ему закурить. Я не возражал.

— У них там половина фабрики курит коричневые сигареты, — обиженно сказала Касатонова. — Но почему вы решили, что и убийца курит такие же?

— Вы подсказали, — улыбнулся Убахтин, показав длинные темные зубы. — Я уже убедился в том, что вы не ошибаетесь в своих предположениях.

— Я это тоже могу подтвердить, — напомнил о себе Гордюхин.

— Но скажите, — продолжил Убахтин, — а вот вы, как вы догадались, что убийца курит коричневые сигареты?

— В унитазе окурок нашла. Вы же мне сами позволили сходить в туалет? Вот я и сходила. В унитазе плавал окурок. Со следами губной помады.

— Вот это уже кое-что! — наконец-то в голосе Убахтина прозвучало нечто похожее на одобрение. — Почему же этот окурок не увидели мои ребята?

— Уж очень он был похож на какашку.

— А, тогда другое дело, тогда я их прощаю. Хотя прощения они не заслуживают. Почему же вы сразу не сказали об этом окурке?

— Не думала, что это вам интересно. Тем более я только вышла из туалета, все обратили на меня внимания, я смутилась, немного растерялась и... И забыла.

— Лукавите, Екатерина Сергеевна.

— Это не лукавство.

— Что же это в таком случае?

— Кокетство.

— О! — произнес Убахтин и, кажется на этот раз, в его голосе прозвучало даже нечто похожее на восхищение. — Тогда ладно, тогда простительно. Хотя я допускаю, что вы уже и убийцу вычислили?

— Боюсь ошибиться, Юрий Михайлович.

— Это похвально.