Чистое и порочное

Она испепеляла меня презрительным взглядом; ноздри её раздувались; величественные черты казались от гнева ещё более крупными, и сквозь них проступало другое лицо, лицо злого священника, которое делает некоторых женщин безобразными, выдавая их тайные прегрешения. Эта женщина шестидесяти с лишним лет словно стояла лицом к лицу с торжествующим соперником и оспаривала его превосходство с раздражением, заимствованным у хронической «злости» Люсьены. Доработать её – это ещё куда ни шло, но вернуть обратно!..

Я сравниваю эту желчность с легкомысленным спокойствием мужчины, который смиряется с участью зубоскалящего зрителя и думает, поджидая женщину, которая ускользает от него на некоторое время: «Ты мне ещё попадёшься…» Подобная уверенность и гордыня заслуживают вознаграждения. В сущности, они почти всегда его получают.

– Амалия, ты была верной?

– Кому? – язвительно поинтересовалась она.

– Своей подруге.

Внезапно она приняла презрительный и непринуждённый вид:

– А! Женщинам?.. Смотря по обстоятельствам.

– По каким обстоятельствам?

– В зависимости от образа жизни, которую мы вели. Если по роду своих занятий мы с подругой не могли жить вместе, я не была ей верна. Она тоже.

– Почему?

Я помню, что Амалия в очередной раз устало пожала своими широкими литыми плечами, выдававшимися вперёд из-за её чудовищно тяжеловесной груди.

– Просто так. Что ты хочешь от меня услышать? Через это надо пройти. Я через это прошла… Вот так. Женщина не хранит верность женщине, которой нет рядом.

Я не стала её больше мучить, ибо была уверена, что она никогда не переступит барьера «я через это прошла», возле которого любовалась собой.

Мне нравилось приближаться к чётким границам её неведения и премудрости. Она знала толк в обоих видах любви, насколько способны усвоить этот урок опыт и дерзость, лишённые всяческой лирики. Когда её воспоминания и добродушное ворчание иссякли, я оставила её клевать носом и отправилась дальше без неё…

До чего мне претит хладнокровно касаться столь хрупкого творения, подверженного всевозможным опасностям, какое представляет собой женская влюблённая пара! Время, когда это волновало меня, прошло; но я сохранила должное чувство справедливости и чуткий подход к поистине деликатному и мучительному вопросу данного эссе – союзу двух людей, чья искренность поначалу почти всегда безупречна… Окрылённые своим пылким чувством, они забывают, что ими движет инстинкт предприимчивых самок, призванных соорудить семейный очаг и вдохнуть в него жизнь; этот инстинкт заставляет их собирать что придётся для создания сентиментального гнёздышка, зыбкого воздушного крова, опирающегося на прижатые друг к другу головы, переплетённые руки и слитые воедино губы… Да, мне хотелось бы достойно, то есть с воодушевлением, поговорить о том, что я называю благородной порой женской страсти. Я именую её благородной порой, а не порой благородной любви и могу сравнить её, даже если она перестала быть непорочной, разве что с пламенным и целомудренным периодом, предшествующим свадьбе.

Благородство этой поры любви, которую осуждает обыватель, заключается в её презрении к конкретному наслаждению, в нежелании правильно рассуждать, ясно видеть и обустраивать будущее. Откуда у двух подруг возьмутся надежды на будущее, ведь они без конца разрушают и отрицают это самое будущее, не предвидят ни начала, ни конца своей любви, ни перемен, ни одиночества, дышат лишь в унисон и ходят рука об руку только в ногу? В это время налаживается чудовищно упорядоченная, как ежедневное созерцание перед зеркалом, жизнь, от размеренности которой задохнулась бы обычная любовь. Преданная мужчине, любимая и требовательная женщина всё же не может изгнать из своей счастливой жизни преходящую мысль об одиночестве: «Однажды, когда он будет отсутствовать… Скамья, на которой я буду его ждать…» К тому же всякий раз, когда она мысленно удаляет любовника, не устраняет ли она таким образом опасности, подстерегающие их пару?.. Но всё происходит иначе, если в образовавшейся паре нет места мужчине. Две женщины, всецело поглощённые друг другом, не страшатся и тем более не представляют себе разлуки, мысль о которой им невыносима. Стыдливость, вынуждающая любовников расставаться на время отдыха, омовений или болезней, никогда не проскальзывает между двумя одинаковыми телами, подверженными одним и тем же недугам, обречёнными на одни и те же заботы и роковую невинность… Женщина приходит в восторг и умиление от того, что похожа на любимую женщину, это её волнует… Таковы чудеса слабости и робкого познания! Живя вместе и любя друг друга, две женщины могут в конце концов обнаружить, что причина их взаимного тяготения коренится не в области чувств, – это влечение отнюдь не чувственного характера, о жалкий детский шальной цинизм Рене! Разве найдётся женщина, которая без зазрения совести будет стремиться к подруге только для плотского наслаждения? Верность двух женщин объясняется вовсе не страстью, их объединяют узы родства.