Чистосердечное признание или Похождения борзописца, которому не сиделось на месте

Отец работал в НИИ судостроительной промышленности, которым когда-то руководил Александр Шорин, автор буквопечатающего телеграфного аппарата, систем фотографической звукозаписи для кино, механической записи и воспроизведения звука. Список достижений лауреата Сталинской премии 1941 года этим не исчерпывается. Фамилию выдающегося изобретателя сейчас назовут немногие, зато представители старшего поколения хорошо знают, что такое «музыка на костях». К её появлению косвенно приложил руку человек, создавший названный его именем аппарат «Шоринофон». Его достаточно простая и доступная в изготовлении конструкция положила начало массовой подпольной индустрии. Использованные рентгеновские плёнки с записями модных мелодий заполонили страну.

Я не раз просил отца рассказать что-нибудь об Александре Фёдоровиче, но он вспомнил только одно, хотя, быть может, и самое главное. Когда министерство задержало зарплату, Шорин выплатил её всему коллективу из своего кармана.

Отец надеялся, что его сын тоже станет инженером и после школы устроил лаборантом во всё тот же НИИ. Но скоро понял – технарь из меня не получится. Я уволился и стал готовиться к экзаменам на режиссерский факультет института кинематографии (ВГИК). Хорошо осведомлённый о моих более чем скромных успехах в НИИ отец этот крутой поворот одобрил.

Домик у колодца

Когда нас, возвратившихся из эвакуации, не пустили в Москву, мама и я стали жить в Домодедове, в маленькой, купленной отцом ещё до получения комнаты на шоссе Энтузиастов, крохотной «даче».

Дача находилась на Рабочей улице, пленявшей своей почти деревенской красой. Деревянные избы (только один дом из кирпича). Между ними неширокая коричневато-серая проезжая дорога, пыльная в жару и долго не просыхающая после дождя. К избам по обеим сторонам улицы вели узенькие тропки. По бокам дороги зеленела трава, и поближе к изгородям осенью росли грибы, да не какие-то там шампиньоны, а настоящие, лесные.

Поэзия! Но ей сопутствовала и сельская проза. Печь, которую надо топить, а где взять дрова – неизвестно. Воду приходилось носить из колодца. Чтобы её набрать, крутили соединенную с деревянным валом железную рукоять. На вал наматывался канат с прикрепленным к нему ведром. Ничего сложного, но за день операцию приходилось повторять много раз – вода была нужна не только для умывания и кухни, но и для полива огорода. Единственное утешение – «дача» находилась почти напротив колодца… Жители, что похозяйственнее, держали коров, а мы белую с черными пятнами козу Зорьку и кроликов.

Наесться досыта было невозможно. Из чужих по улице чаще других ходили нищенки, как правило, женщины. Им подавали картошку, кусочки хлеба, мелкие монетки, ботву, из которой можно было сварить свекольник. Однажды я увидел, как, дойдя до перекрестка, нищенка разобрала нехитрую добычу и оставила на обочине кучку свекольной ботвы. Дети очень наблюдательны. И я, уже повидавший жизнь малолетка, почти что фронтовик, вдруг понял, что жизнь становится лучше. А правду о «домодедовских страданиях» узнал лишь много лет спустя, от матери.

Во время эвакуации грузчики украли всё ценное, а именно, посуду и серебряные ложки. Первый урожай ещё не созрел. Мама вместе с другими женщинами меняла остатки одежды по окрестным деревням. Однажды они попросились в избу на ночлег. Им отказали. Уходя, мама увидела лежавший в сенях на лавке белый сочный капустный лист, и, не удержалась, спрятала его в сумку – уж очень есть хотелось. Будучи христианкой, она считала этот поступок чуть ли не главным грехом своей жизни, и, уже в преклонном возрасте, вспоминая о нём, горько плакала. (О нелегкой жизни матери, дочери священника Софии Масловой, узнаете в главке «Верю, не верю»).

После Домодедова семья опять стала жить в Москве, в той же комнате коммунальной квартиры, что и до войны. Недалеко от дома отец показал мне большой, укреплённый на столбах разрушенный трансформатор.

– Восстановлению не подлежит. Но масло ещё осталось. Так что не бойся, с голоду не помрём!

И сказал, что понемногу сливает масло и отдает бабушке, а та распространяет его среди верующих взамен лампадного, которого не хватало.

От кино до газеты

Хочу в режиссёры

Мой путь во ВГИК начался с «Еврейской улицы». Но про неё позднее, а пока что речь пойдёт, главным образом, о кино. У отца среди верных друзей были евреи. Узнав о моём неожиданном решении, они нисколько не удивились и через несколько дней сообщили, что нашли наставницу, которая поможет подготовиться к экзаменам:

– Замечательная женщина! Она ещё Веру Холодную знала.

Я немедля отправился в гости к бывшему режиссёру одного из Киевских театров Ирине Савельевне Деевой. Знакомство с ней наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Миниатюрная, густо напудренная, с ярко накрашенными губами, она когда-то кружила головы петербургской богеме, дружила с будущей супругой Леонида Андреева, была женой модного театрального режиссёра Евреинова. И даже, как говорила, однажды встречалась с Лениным.