Чистые камушки

– Да я ведь и сам не бобик, – сказал вдруг серьезно Сашка. – Человек может только сам продаваться, а купить его никто не сумеет. – И покраснел. – А я тебе махал, махал, махал тогда… Хотел Савватея уговорить, чтоб тебя не трогал.

Михаська вспомнил про их с Сашкой драку, вспомнил про то, с чего все началось, и сказал:

– Дернуло меня тогда этими собаками тебя травить!

– Нет, это я виноват. Правильно, за оскорбления надо по морде давать. Вот хочешь – дай еще! Ну! Дай!

Сашка встал на коленки перед Михаськой, подставлял лицо и приговаривал:

– Ну дай, дай! Дай, говорю.

А Михаська смеялся и отворачивался.

– Ты скажи лучше, как тебя Савватей снова прибрал, – сказал он сквозь смех.

Сашка сразу стал серьезным, снова уселся на табуретку и рассказал все по порядку. Михаська слушал и снова винил себя во всем. Да, это он виноват, что послушал тогда Юлию Николаевну, не зашел к Сашке, хотя должен был, не имел права не зайти.

После той драки из-за псов Сашка, конечно, разозлился и тоже, как Михаська, думал целые дни напролет. Но если Михаська его простил – Сашка не простил и все дулся, дулся…

И вот пришла Юлия Николаевна. Сашка думал, что сойдет с ума. Убили Колю! Давно убили, а он все думал, что Коля жив, может, в партизанах, а оттуда ведь не напишешь. И тут – Юлия Николаевна… Сашка хотел пойти утопиться, но Юлия Николаевна послала его за врачом для мамы. Ее отвезли в больницу. Она там пробыла недолго, несколько дней. Но ему показалось – месяц.

Сашка немного успокоился, к нему на другой день снова Юлия Николаевна приходила, у Сашки разболелась голова, и она уложила его в постель и позвала соседку. Потом ушла и не велела никого пускать.

Но Сашка все думал: неужели он не придет, Михаська? Все-таки друг… Ну поругались, ну подрались, но ведь знает же, что такое горе, – придет.

А время будто остановилось. Соседка ушла. Сашка оделся и стал бродить по комнате из угла в угол. И реветь во весь голос.

Вдруг – стук. Сашка обрадовался – думал, Михаська, а входит Савватей. Достает бутылку вина и говорит:

– Эх, Свирид, Свирид, зря ты ушел от меня! Шестерить бы я тебя долго не заставил тогда, но зато теперь был бы ты у меня первым заместителем и верным другом.

Сашка говорит ему, что братана убили, а Савватей отвечает:

– Знаю, потому и пришел. Иначе бы – не жди, не банный лист, не прилипаю, сами все ко мне липнут.

Тут налил он Сашке стакан этого вина – желтое такое, клопами отдает – и предложил выпить за Сашкиного брата. Сашка снова реветь, но выпил; чуть отдышался, выпил потом еще полстакана и весь день назавтра крутился на парте, потому что мутило и хотелось пить.

Утром Сашка припомнил, что Савватей лупил себя в грудь, кричал, что тошно ему, трудно, корешей настоящих нет, те, что есть, – дерьмо, дешевка, и звал в друзья Сашку.

В школе все противно было, дома было пусто и тоскливо – мать лежала в больнице, и после уроков он поехал на вокзал и нашел там Савватея.

Николай Третий, как он выразился, «поставил Сашку на баланс» – выдал ему пятьдесят рублей, и они тут же украли у какой-то Матрены мешок с луком. Их искали, конечно, – не нашли. Лук по дешевке продали, а деньги Савватей забрал себе.

– Все, – сказал он Сашке, – мышеловка захлопнулась. Поздравляю: теперь ты вор-мешочник.

Сашке стало холодно, но он кивнул головой.

– Теперь я ушел, ушел, – сказал он, будто Михаська не верил. – Пусть только подойдет, я его пырну.

И вытащил из кармана кинжал. Тот самый, с какой-то надписью и желобками для крови. Только уже без свастики.

– Все время теперь ношу, – сказал Сашка.

Тут пришел врач, вернее, врачиха. Она улыбнулась Михаське, как старому знакомому, и велела оголить живот.

Михаська заволновался, а врачиха ткнула Михаську шприцем. Он взвизгнул – было больно, и врачиха сказала, что просто удивительно, какие нынче растут дети: овчарок не боятся, а от укола в обморок падают. Прямо героические дети!

Она ушла, а Михаська стал представлять, как бы он взбесился, если бы собаки были больные, начал задирать ноги на стену, потому что бешеные, говорят, бросаются на стены и кусают прохожих, как собаки.

Они хохотали до упаду, но скоро Михаське стало очень жарко, лоб покрылся испариной, и он улегся снова. Вот теперь было больно. Все-таки это не шутка, когда тебя овчарки рвут.

29

Потом Михаська сказал, что Савватей действует, как поп.

Попы ведь как заставляют богу молиться? Узнают, что у человека горе, беда какая-нибудь, и идут к нему. Утешат, приголубят, денег дадут, если нет, после, мол, вернешь.

Сашка стал собираться, ему надо было уже домой.

– Ты на меня не злись, – сказал он. – Я ведь знаю, жить-то надо…

Михаська удивился.

– Что ты? – спросил он.

– Жить-то надо, – повторил Сашка и наморщил лоб.

– Что – жить-то? – снова спросил Михаська.

– Ну… ну это… – замялся Сашка. – Ну, что мать твоя конфеты продавала.

Михаська медленно поднялся с кровати.

– Ты что, что? – испугался Сашка. – Ну ладно, что ты?

– Когда торговала? – спросил Михаська.

– Ну тогда… Моя мать пошла на рынок, вернулась и говорит: «Ну, так я и знала, Михайлова конфетами спекулирует…»