Чистые пруды (сборник)

– Да вы не удивляйтесь, – сказал, улыбнувшись, человек. – Я действительно зарабатываю на жизнь машинкой. – Он ловко послал свое длинное тело на стул и, освободившись от костылей, прислонил их к столу.

– Но зачем вы называете себя «машинисткой»? – почти жалобно произнес Савин.

– Ах, вы о моих вывесках?.. А как еще прикажете себя называть? Машинистом?

Человек снова улыбнулся, хорошо так, полно, спокойно и весело. И убирал он улыбку с лица неспешно, словно жалел с ней расстаться.

Это ободрило Савина, он овладел собой, но все-таки не испытывал доверия к обстоятельствам, в которых очутился. Уж слишком тревожно сложен был образ человека в гимнастерке. Где он потерял ногу? На войне или просто несчастный случай? Гимнастерка, сапог, ватные брюки толкали мысль к войне, человек как бы подсказывал приходящим причину своего несчастья. Но почему он не носит протез? Если бы он потерял ногу юношей в мировую или в Гражданскую войну, то непременно имел бы протез. Впрочем, Гражданская война отпадает, он никак не вписывается в нее. К протезу обычно не могут привыкнуть люди, лишившиеся ноги в немолодые годы. Да, тут легче представить себе несчастный случай, происшедший сравнительно недавно. Но почему занимается он таким жалким, недостойным мужчины делом? Ведь была же у него профессия до несчастья. Сколько угодно безногих работают инженерами, учителями, бухгалтерами, чертежниками, да кем угодно…

– Так где же ваш труд? – послышался мягко-нетерпеливый голос.

– Да, да…

Савин открыл портфельчик и достал рукопись. Протягивая ее человеку, он вдруг почувствовал, что простуженный нос наполняется влагой, а в правой ноздре будто виноградина вспухает. Рука его дернулась к карману – о ужас, он забыл носовой платок! С превеликой осторожностью он втянул в себя простудное вещество.

– «А. Савин», – прочел человек. – «Пушкин и Байрон». Вас как зовут – Александр?

– Алексей… Леша. – И он почувствовал, что виноградина опять набухает в ноздре.

– Лунин, – назвал себя человек. – Борис Семенович. – Вынул из ящика стола чистый, аккуратно свернутый носовой платок и протянул Савину. – Вы простужены. Держите. Монету можете не давать, я не суеверен.

Громадное облегчение, испытанное Савиным, притупило чувство стыда. Он взял носовой платок и с ожесточением высморкался.

– Хотите принять кальцекс?

– Спасибо. Сейчас это бессмысленно, мне же опять на улицу. А дома у меня есть…

– Вы в общежитии живете? – спросил Лунин.

– Да, – удивленно ответил Савин. – Как вы узнали?

– У вас какой-то неухоженный вид. Вы не обижайтесь. Я старый человек, на меня обижаться не стоит.

– Ну, что вы! – искренне сказал Савин. – Какая там обида! Меня просто удивило, что вы сразу угадали. Я так не умею… – Он замолчал, смущенный тем, что выдал свое не нашедшее утоления любопытство к сидящему перед ним человеку.

– Вам все непонятно про меня – это вы имели в виду? – спокойно сказал Лунин. – Я потерял ногу лет двенадцать назад – спонтанная гангрена. Причем болела у меня левая нога, а лишился я правой. Это значит, что другая нога тоже под угрозой. Вот почему я нигде не служу, сижу дома и печатаю на машинке. Я боюсь перетрудить ногу.

– И вы никогда не выходите? – испуганно спросил Савин.

– Очень редко. Разве что на переосвидетельствование. Я ведь имею инвалидность.

– А что же там проверяют?

– Не отросла ли нога, – спокойно пояснил Лунин. – Мне положена пенсия полтораста рублей в месяц. Вдруг я восстановил свою конечность, как ящерица – оборванный хвост, и зря беру государственные деньги.

– Черт знает что!.. – беспомощно сказал Савин.

– Чепуха! Я рад поводу выбраться на улицу. А так – одолевают лень и страх. И весь божий мир для меня – в окне. Это не так уж мало. Тут и небо со всеми оттенками, и облака, и деревья – напротив растут старые вязы и молодые липы. А ведь я сугубо городской человек, книжный, мне этого хватает.

Савин косо глянул на тощую книжную полочку, и Лунин с присущей ему проницательностью понял его взгляд.

– Совсем молодым человеком я попал в дом к одному сельскому учителю. Он давно сбился с круга, но делал вид, будто причастен мировому духу. И когда речь зашла о скуке деревенской жизни, он сказал: «Нас, интеллектуалов, спасает одно: у нас же книги!» – и широким, почти царственным жестом показал на книжную полку, где ютилась всякая затрепанная дребедень: «Сад пыток» Мирбо, романчики Локка, «Брынский лес» Загоскина, самоучитель игры на гитаре, немецко-русский словарь и «Хельдензаген фон Зимрок». Я до сих пор помню этот жалкий набор. У меня другие книги. Посмотрите, если вас интересует.

Слегка смущенный, Савин встал и, едва не свалив прислоненные к столу костыли, прошел к полке. Однотомники Пушкина и Тютчева, дневники Льва Толстого, «Мысли» Паскаля, «Былое и думы» Герцена, «Опавшие листья» Розанова и Библия. Дальше смотреть он не стал, испугавшись сыщицкого оттенка в этом осмотре. Книги все были старые, неумело переплетенные в коричневый коленкор.

– Тут собрано то, что вы любите? – спросил он.

Лунин, листавший его рукопись, поднял голову.