Читайте старые книги. Кн.1

Теодор уже ничего не слышал. Он занялся довольно красивым томом и теперь измерял его своим эльзевириометром^{32}, иначе говоря — полуфутовой линейкой с бесконечно малыми делениями, посредством которой он определял цену и даже — увы! — достоинства всех книг. Десять раз измерял он проклятый том, десять раз перепроверял удручавшую его цифру, затем что-то прошептал, побледнел и лишился чувств. Я еле успел подхватить его и с большим трудом усадил в первый же попавшийся фиакр.

Сколько я ни пытался узнать причину его страданий, все было напрасно. Он не отвечал. Он не слышал моих слов. Наконец, вероятно, не в силах таить дальше свое горе, он произнес:

— Перед вами — несчастнейший из смертных. Эта книга — Вергилий 1676^{33} года с широкими полями; я был уверен, что владею самым большим экземпляром, но этот больше моего на треть линии. Люди, настроенные враждебно или пристрастно, сказали бы даже — на пол-линии.

Я был потрясен. Было ясно, что Теодор бредит.

”На треть линии!”^{34} — повторил он, яростно грозя небу кулаком, словно Аякс^{35} или Капаней.

Я дрожал всем телом.

Мало-помалу силы оставили несчастного. Он жил теперь лишь затем, чтобы страдать. То и дело он твердил, ломая руки:

— ”На треть линии!”

А я повторял про себя: ”Черт бы побрал книги и книжную горячку!”

— Успокойтесь, друг мой, — ласково шептал я ему на ухо всякий раз, когда приступ возобновлялся. — Треть линии — пустяк, даже если речь идет о деликатнейшем деле в мире!

— Пустяк! — вскричал он. — Треть линии в Вергилии 1676 года — пустяк! На распродаже книг господина де Котта Гомер в издании Нерли^{36} стоил из-за этой трети линии на сто луидоров дороже. Треть линии! О, если бы треть линии пунсона вонзилась вам в сердце, вы бы не назвали это пустяком!

На нем не было лица; он заламывал руки, в ноги ему железными когтями вонзались судороги. Без сомнения, горячка делала свое дело. Я не согласился бы продлить путь, который оставался до его дома, даже на треть линии.

Наконец, мы приехали.

— Треть линии! — сказал он привратнику.

— Треть линии! — сказал он открывшей нам кухарке.

— Треть линии! — сказал он жене, рыдая.

— Мой попугайчик улетел! — сказала его маленькая дочка, тоже плача.

— Не нужно было оставлять клетку открытой, — ответил Теодор. — Треть линии!

— Народ волнуется на Юге и на Циферблатной улице, — сказала старая тетушка, читавшая вечернюю газету.

— Какого дьявола ему не хватает? — спросил Теодор. — Треть линии!

— Ваша ферма в Босе сгорела, — сказал слуга, укладывая Теодора в постель.

— Надо будет вновь отстроить ее, если дело того стоит, — ответил Теодор. — Треть линии!

— Как вы думаете, это серьезно? — спросила меня кормилица.

— Разве вы, голубушка, не читали "Журнал медицинских наук"? Бегите скорей за духовником!

К счастью, в эту самую минуту священник появился на пороге; он, по обыкновению, зашел поболтать о разных литературных и библиографических тонкостях, в которых разбирался не хуже, чем в требнике; впрочем, пощупав пульс Теодора, он забыл о библиографии.

— Увы, сын мой, — сказал он больному, — жизнь человеческая скоротечна, да и весь наш мир не вечен. Как и всему, что имеет начало, ему рано или поздно придет конец.

— Кстати, вы читали "Трактат о происхождении и древности мира"^{37}? — спросил Теодор.

— Я читал Книгу Бытия, — отвечал почтенный пастырь, — но слышал о книге, которую написал на эту тему некий софист минувшего века по имени Мирабо.

— Sub judice lis est[25], — резко перебил его Теодор. — Я доказал в моих Stromates^{38}, что этот унылый педант Мирабо создал лишь первую и вторую части ”Мира”, а создатель третьей — аббат Лемакрье^{39}.

— Господи! Кто же в таком случае создал Америку^{40}? — приподняв очки, осведомилась старая тетушка.

— Речь не об этом, — продолжал аббат. — Верите ли вы в Пресвятую Троицу?

— Как могу я не верить в знаменитое сочинение Сервета De Trinitate[26]^{41}, — вскричал Теодор и сел на постели. — Ведь я ipsimis oculis[27] видел, как на распродаже библиотеки господина де Маккарти^{42} эта книга, которую сам он приобрел на распродаже собрания Лавальера^{43} за 700 ливров, была продана за жалкие 214 франков.

— Но я имел в виду совсем иное, — сказал в замешательстве служитель церкви. — Я спрашиваю вас, сын мой, что вы думаете о божественном происхождении Иисуса Христа?

— Ладно, ладно, — отвечал Теодор. — Давайте условимся: кто бы что ни говорил, я настаиваю, что ”Toldos Jeschu”[28]^{44}, из которого этот невежественный пасквилянт Вольтер почерпнул столько вздорных побасенок, достойных ”Тысячи и одной ночи”, есть не что иное, как злобная и бездарная выдумка раввинов, и что сочинение это недостойно занимать место в библиотеке ученого!

— В добрый час! — вздохнул почтенный священнослужитель.

— Разве что в один прекрасный день, — продолжал Теодор, — отыщется экземпляр in charta maxima[29], о котором, если мне не изменяет память, идет речь в неопубликованной мешанине Давида Клемана.