Читайте старые книги. Книга 2

Господин Брюне полагает — на мой взгляд, совершенно справедливо, — что ”Секстэссенция” не что иное, как переиздание поэмы о ”Квинтэссенции” с присовокуплением пространного ее толкования, и предположение это подтверждается посвящением королю, в котором Демон изъясняется следующим образом: ”Помимо описания чудес Господних через их причины, рождение мое в сем месте вынудило меня, натурально, в начале наших смут наслать на сие королевство то действие, какого ожидал я от своего имени, отчего составил я магическое заклинание Демона, дабы изыскать причину бедствий Франции и лекарства от оных, а равно сочинил краткую квинтэссенциозную демонстрацию, научную и темную, ибо на французском, латинском, греческом и древнееврейском языках составленную, каковую некогда, в разгар наших бедствий, принес я в дар драгоценному и почтенному моему родителю, городу Вашему Амьену, откуда я родом: рассудивши, что, по правде и справедливости, ему принадлежат темнота и смутность, кою многие ему указывали или, лучше сказать, отказывали, я же в рассуждении своем, словно в древнем сумрачном хаосе (сумрачными же словами), изобразил лик Господень… Поелику же сегодня, Ваше Величество, яркий свет Вашей отваги и милосердия Вашего разогнал в умах ваших подданных дымные и смрадные испарения, скрывавшие солнце… решился я… посвятить Вам сие изъяснение измысленных мною загадок касательно происхождения французских бедствий и лекарств от оных” и т. д. Поскольку, дабы извлечь эту квинтэссенцию из ”Секстэссенции” Демона, я вынужден был продираться через четыре страницы вводных предложений, я ничуть не удивляюсь тому, что ученый аббат Сен-Леже счел эту книгу принадлежащей к разряду мистической теологии. Дабы убедиться в обратном, ему пришлось бы ее прочесть, а на такую самоотверженность способны далеко не все библиоманы. Однако, поскольку мирной и невинной страсти, каковой является библиомания, суждено, по-видимому, тревожить сердца еще не одного поколения, а в вопросе о том, к какому разряду сочинений принадлежит ”Диалактическая секстэссенция”, до сих пор так мало ясности, что аббат де Сен-Леже считает ее, как уже говорилось, трудом по ”мистической теологии”, старые библиографы — вкладом в ”историю Франции”, а господин Брюне относит ее — что не лишено оснований — к разделу ”Поэзия”, я скажу несколько слов об этой книге и ее месте в литературе, чтобы покончить с этим вопросом раз и навсегда.

Демон безусловно принадлежал к числу глубоко чувствующих, но осторожных и даже пугливых людей, которые любят примирять веления сердца с велениями долга и в смутные времена не становятся полностью ни на чью сторону, поскольку ни одна сторона не может считаться правой во всем — это предполагало бы, что противная сторона во всем не права, а такая абсолютная слепота составляет, очевидно, исключительное преимущество современной эпохи[24]. Принужденный выбирать между Церковью и законным королем^{61}, между вероломством и вероотступничеством, неловкий, как все порядочные, но робкие люди, он облачил свою нерешительность в мистические неудобопонятные фразы, которые наверняка не понравились ни королю, ни Лиге, хотя он желал жить в мире и с тем и с другой. Хочется верить, что он остался советником Амьенского суда, меж тем, будь он чуть-чуть половчее, он бы далеко пошел — ведь он был не в своем уме.

Во всех странах, во всех литературах вечно повторяется одна и та же история, лишний раз напоминающая о человеческом несовершенстве: стоит только обществу под влиянием неких катаклизмов задуматься о своем предназначении, а литераторам — о предмете и цели их занятий, как та или другая сторона, а зачастую и обе вместе делают ошибку за ошибкой. Даже Ньютон, комментируя Апокалипсис, едва ли не впадает в безумие. Что же удивительного в том, что добряк Демон окончательно сошел с ума, пытаясь примирить такие непримиримые вещи, как видения Иоанна Богослова, римско-католическую теократию и свободу?

Осмелюсь сказать напоследок, что если и осталась еще в библиографии неисследованная тема, достойная отдельной книги, то тема эта — ”Библиография безумцев”^{62}, а если существуют книги, из которых можно составить занимательную, любопытную и поучительную библиотеку, то это книги, сочиненные сумасшедшими. Даже если не включать в их число ни Мерсье, который попусту растрачивал свой ум, ни Дидро, который попусту растрачивал свой гений, ни Мальбранша, которому привычный недуг не мешал в ученых занятиях, ни Паскаля, которому мономания служила, возможно, источником пыла и вдохновения, если даже умолчать о Паризо, Морене, Давене и Постеле и не вспоминать поэтов от Тассо до Жильбера^{63}, все равно приходится признать, что нет более благодатной темы для историка литературы; а если сравнить число здравых идей с общим объемом написанного безумцами, то окажется, что они намного обогнали всех прочих сочинителей.