Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

Сами того не зная, мы с мамой на восемь лет опередили английского иллюстратора Мартина Хендфорда: можно сказать, наша забава содержала, пусть и в зачаточном виде, идею, лежавшую в основе его серии книг «Где Уолли?». Рассматривая ее, дети должны были обнаружить в разношерстной толпе человечка в кофте в красно-белую полоску, как у гондольера. Но, возможно, правильнее будет сказать, что обе эти забавы – вариации одной из самых древних игр в мире: мы, итальянцы, как и французы, называем ее «ку-ку», англичане – «пик-а-бу», а немцы – «гук-гук». В общем, в разных странах дети используют разные звукоподражательные команды, но суть одна. Эта игра учит ребенка теряться и находиться, терять и находить маму и таким образом постепенно справляться с тревогой, связанной с неизбежной сепарацией в будущем: она учит понимать, что люди и вещи продолжают существовать, даже когда мы их не видим. Внук Фрейда, полуторагодовалый мальчик по имени Эрнст, придумал себе похожее занятие: он взял деревянную катушку с намотанной на нее ниткой и сначала отбрасывал ее от себя и выкрикивал слово fort (что значит «далеко» или «туда»), а потом тянул за нитку и подтаскивал катушку к себе, радостно восклицая Da! («Сюда!»). Мама уходит – мама возвращается. Из этого можно сделать вывод, что отец психоанализа был также дедушкой гениального ребенка. Ведь в отличие от большинства малышей, опрокидывающих предметы на пол с мыслью, что взрослый человек одновременно с обожанием и остервенением, как послушная собака, соберет их и вернет обратно, маленький Эрнст изобрел собственный прототип игрушки йо-йо. Жаль только, что ее уже запатентовали в Америке пятьюдесятью годами ранее. Хотя название fort-da, или «туда-сюда», кажется, подошло бы ей куда лучше, чем то, что принято сейчас. Вспомним хотя бы, что одними из первых эту игрушку освоили французские аристократы, которым пришлось уехать из страны во время Революции. Можно сказать, она забросила их fort, далеко от родины: неслучайно предшественницу йо-йо тогда называли emigrette, точно подчеркивая ее связь с эмигрантами.

Но вернемся к семейству Бис-Бис. Вот они собрались на пикник в лесу, а рядом промышляет коварный Джакка: он укрылся в густой листве и намеревается украсть у пышнотелых врагов корзинку с едой. Дело происходит весной 1979 года – я выяснил это, найдя дату в выходных данных на последней странице моего потерянного и обретенного альбома. Мои родители планировали уехать на несколько дней во Флоренцию и оставить меня на поруки бабушкам и теткам в Неаполе. Они уезжали впервые, но что это вообще значит – «уезжать»? Я тогда понятия не имел. Это самое раннее мое воспоминание о детстве: вот мама улыбается, стоя на пороге, и прощается со мной как ни в чем не бывало, дверь за ней закрывается, дневной свет вдруг меркнет и кажется мне враждебным, в просторной гостиной теперь пусто, а безутешный ребенок только в эту секунду понимает истинный смысл глагола «уезжать», бросается на родительскую кровать вместе с книжкой про семейство Бис-Бис и вслух спрашивает сам себя: «Где Джакка?» И только когда он все же обнаруживает среди кустов проходимца в сером плаще, к нему приходит осознание, что привычное ощущение волшебства растаяло.

Первой моей игрушкой была книга, но я не умел играть в одиночку.

Лондон, 8 октября 1966 года. Йо-йо исполняется сто лет, по крайней мере, той его версии, которую запатентовали два американца, опередивших маленького Эрнста. Однако Британское психоаналитическое общество устраивает торжественный ужин отнюдь не по этому случаю. Официальный повод для праздника – завершение полного перевода трудов Фрейда на английский язык, всего 24 тома так называемого стереотипного издания. А виновник торжества – уже известный нам Джеймс Стрейчи. Именно он, младший из двух братьев, а ныне семидесятивосьмилетний мужчина (поэтому у меня, справедливости ради, уже как-то язык не поворачивается назвать его младшим), посвятил несколько десятилетий работе над этим фундаментальным трудом. Он вложил в свое детище столько сил, что уже буквально сделался с ним одним целым и стал неотличим от отца-основателя психоанализа: у него такая же седая борода, усы и даже оправа очков.