Чиж: рожден, чтобы играть. Авторизованная биография

Позже специально для журналистов Чиж придумал байку, что в армии у него была гитара «со специально укороченным грифом», чтобы могла пролезать в люк танка. На самом деле за рычагами боевой машины он не сидел: «Нас, конечно, возили на полигон, и чем я там занимался?.. Я играл на гитаре. После отбоя все убегали по палаткам, а сержанты мне: “Эй, малый, иди сюда! Эту песню знаешь?..” — “Знаю”. — “Ну, спой... А эту?” — “Не знаю”. — “Так сочини!”»

Чиж не ловчил, не искал теплых мест. Но его писарский почерк был замечен сержантом, и тот «продал» Чижа своему земляку, который не мог уйти на «дембель», пока не найдет себе замену. Так рядовой Чиграков стал штабным топографом-чертежником. Ему дали отдельную комнату, практически кабинет: «Это был как отсек на подлодке: задраился, и началась своя жизнь. Я даже в казарму не ходил: стелил шинель на полу и спал».

Прошлого уже не было, будущее виделось смутно. Сочинительство стало единственным способом избежать серой, как солдатская портянка, реальности. «Я остался один, без Димки Некрасова, но потребность писать уже была, — вспоминал Чиж. — И я начал пробовать себя, “ваять” в одиночку».

Вскоре у него появился свой слушатель: в полку сложился элитарный (по армейским понятиям) кружок — музыканты, меломаны, литераторы. Местом сходок стал клуб части. Точнее, кабинет комсомольского секретаря, где уютно устроился рядовой Саша Гордеев с Украины. Выпускник мореходки, фанат западной музыки, он удачно совмещал непыльную общественную работу с освоением губной гармошки. В клубе Гордей, как называли его друзья, хранил гитару, а в служебном сейфе — «запрещенное нечто», сразу привлекшее внимание Чижа.

Дело в том, что в полку обучались больше пятисот узбеков и таджиков. Каждому присылали письма с родины. Практически в каждый конверт был заботливо вложен гостинец: либо конопля, либо желтые плиточки гашиша. Пресекая по приказу начальства эту «контрабанду», Гордеев перетряхивал всю почту из Средней Азии. Обычной нормой считалось, когда 200-граммовый стакан забивался конфискатом доверху, с горкой.

Впрочем, отношения Чижа с «травой забвения» строились уже не на любви, а на необходимости: не с ней хорошо, а без нее плохо. Но, видимо, именно она спровоцировала тот творческий запой, который с ним случился.

— Я тогда писал по три-четыре песни в день, — вспоминает он. — После завтрака уходишь в штаб, рисуешь какие-то карты, подписываешь. А в голове что-то сочиняется, сочиняется... Тут же книжка записная — раз, что-то записал. Гитары нет, но мелодия-то в голове крутится: ага, примерно такая тональность. Чертишь дальше, перекурил: еще одна лезет песня — и ее записал. «Обе-е-д!» Прилетаю к Гордею — в клуб или на почту, хватаю гитару: «Чуваки, я песню сочинил!» Пою, они — «Вау!..» Потом уходишь назад, в штаб, пишешь еще пару песен...

(В общей сложности Чиж написал в армии более двухсот песен. Только в одной его записной осталось 67 текстов. Но были еще три книжки.)

После отбоя, когда офицеры и прапорщики покидали казармы, наступала вторая, «подземная», жизнь. Вся полковая элита начинала кучковаться по каптеркам. «Салабонов» гнали в столовую за картошкой, вынимали из тайников брагу, спирт и коноплю.

— Время за полночь, эта армия сраная, ты сидишь, чуваки «пыхнули» уже, и я начинаю петь: «Ласковый ветер по лицам скользит, / маленький камешек лег на гранит, / развеет мою усталость / дым марихуаны». Такой «улёт» происходит!.. Я не знаю, где чуваки в это время находятся — дома ли, рядом со мной ли. Тоска по дому такая — фью-ю!.. Наверное, подсознательно, как мог, я спасал себя этими песнями.

Новый опыт «расширения сознания» Чиж получил в полковой санчасти, где служили два сдвинутых на музыке сержанта-фельдшера. Время от времени они забирали Чижа «поболеть» в стационар, чтобы тот вволю поиграл им на гитаре. Взамен ему открывали шкаф «А», где хранились сильнодействующе препараты. Итогом стал цикл «Шлагбаум», полтора десятка песен о «приключениях мозга».

«Меня, наверно, музыка спасла, — признался позже Чиж, — я знал, чем должен заниматься, цель была: вот приду с армии, запишем альбом. Он, может быть, и не нужен будет никому, но кайфа я от него получу гораздо больше, чем от наркоты».

Сейчас практически 99 процентов армейских песен Чижа никому не известны, и это его добровольная цензура, хотя собственно «торчковых» текстов там немного — примерно пятая часть. Причина в другом: «Большинство из них, мягко скажем, корявые. Там есть какие-то кайфовые куски, какие-то находки — практически в каждой песне. А есть откровенно неудачные. Но я ничего не хочу исправлять, потому что мне это дорого. Как первые самостоятельные опыты».

«Уход в себя» был таким глубоким, что внешней стороной жизни Чиж почти не интересовался.

— Были люди, которые смотрели на меня как на идиота — что за придурок, почему он не делает себе дембельский альбом, почему не ушивает себе форму?.. Конечно, я понимал, что 56-й размер хэбэ[24], который я ношу, это смешно, и мне нужно размеров на десять поменьше. Но всем было насрать, а мне — тем более.