Чижик – пыжик

Вся зона знала, что я продул двести тысяч, но договорился выплатить сто. Никто не понимал, почему я не только живой, но все еще блатной. За день до выхода я устроил варнат — пьянку для приближенных, угощал спиртуганом и чифирем. Я что-то балаболил о смысле жизни. И тут меня перебили.

— Как рассчитываться будешь? — спросил Беккер — истинный белобрысый ариец чисто русского воспитания и распиздяйства.

— С кем? — прикинулся я недогоняющим.

Беккер показал на Губана, который пользовался халявой, несмотря на четыре штуки в кармане. Сидел с нами и Золик, получивший свою долю.

— Губан, я тебе что-то должен?

— Нет, — ответил он, не подозревая, что подписал себе смертный приговор.

Шум по лесу прокатил — комар хуем дуб свалил. А выиграл сто штук — поделись с братвой. Губан пробовал доказать, что выиграл всего пять, но ему никто не верил. Во-первых, сам раньше ни то, чтобы подтверждал, но и не отрицал, тешила самолюбие такая цифра; во-вторых, единственный свидетель, Золик, распустивший парашу о ста косых, не захотел отвечать за гнилой базар, наоборот, пожаловался, что ему обломилось всего одна вместо положенных десяти. Я ничего не подтверждал и не отрицал:

— Сколько проиграл — это наши с ним дела.

Отсиженные я оставил на общак и поехал домой на тачке, подогнанной Шлемой. Из окон верхнего этажа барака видна дорога, и кое-кто из зеков провожал меня взглядом и прикидывал: раз проедешь на такси, целый месяц хуй соси.

Губан кормил-поил братву, пока не кончились четыре штуки.

Потом у него начались напряги. Он узнал слишком много — что на зоне лучше проиграть сто тысяч, чем выиграть. А от многия знания многия хуи в жопу… и пика под ребро. Умер Максим — и хуй с ним.

Шел я лесом, чащею,
Нашел пизду пропащую.
Это ж надо было где
Так запрятаться пизде?!

Еб твою три господа бога христофора колумба мать!

И сразу на душе стало легче. Культурная речь — она помогает. И вообще, мы матом не ругаемся, мы на ём разговариваем. Разозлился потому, что обидно быть бестолковым. Точнее, слишком привередливым на запахи. Чтоб у меня хуй на пятке вырос: как ссать, так разуваться!

Все началось с наводчика. Вызвонил он меня, забил стрелку в сквере. Сквер оказался на удивление зеленым, такое впечатление, будто лето уже заканчивается, а не собирается начаться. Псевдочехов смотрел на меня, щурясь. Чтобы солнце в глаз не било, надевай очки мудило.

— Чего звонил?

— Есть дело.

Седня он был не слишком разговорчив.

— Какое?

— Квартира бывшего председателя облисполкома.

— Яценко?

— Да.

— Голяк, я там был.

Он посмотрел на меня обиженно, как пидор на блядь.

— Не может быть! Он столько лет сидел на квартирах! Куда все девалось?!

— Хуй ночевал и гондон оставил. Или пропил, или в карты продул, или на баб расфинькал.

— Нет, не тот он человек! — продолжал Псевдочехов брызгать слюной. — Иначе бы не просидел так долго в своем кресле. И потом, кооператив он собирается открывать.

— Я тоже собираюсь, — ухмыльнулся я.

— Ну, как знаешь, — обиделся наводчик и поддел ногой свою сучку.

Она завизжала так, что залаяли все собаки в сквере.

На следующий день, когда я вернулся с тренировки, Иришкин не спала. Ей очень не нравилось, что я трогаю ее холодными руками за всякие теплые места. Теперь она к моему возвращению успевает приготовить завтрак и примарафетиться. Она греет мои руки, зажав между своими и целуя их, потом я ставлю ей дежурный пистон и идем хавать. Я не могу есть сразу, как проснусь, аппетит появляется часа через два. И не люблю горячую пищу, а только теплую. Сибиряки, сербающие крутой кипяток, для меня — образец дикости. И не только из-за сербанья.

За завтраком Ира сообщила кое-что, дополнившее информацию Псевдочехова:

— Петька собирается кооператив открывать. Ну, не он сам, а с отцом. Но говорит, что директором будет он. Секретаршу ищет. Красивую, длинноногую, умную…

— …и чтобы подгузники ему меняла, — вставляю я.

Ира смеется, а я думаю: ни хуя себе струя! Если бы звонил один сынок, я бы не обратил внимания, пусть пиздоболит, но наводчик, выходит, действительно слышал от Яценко-старшего. Значит, капуста у них есть и немалая. Я доел и отошел к подоконнику, положил руки на радиатор. Холодный, не топят уже. И тут меня пробило: ебать мою ноздрю!

— Яценки сейчас дома?

— Старшие на даче, прячутся от соседей, — ответила Ира, откладывая недоеденный бутерброд. Она ест медленнее меня, но заканчивает вместе со мной, как и в ебле. — Чего прятаться?! Почти всех из нашего дома уволили. Теперь дом персональных пенсионеров!

Она ждет, как отреагирую на эту хохму.

— А Петька сегодня будет в кабаке?

— Нет. Суббота — родительский день, — не без ехидства сообщила она.

— Как это?

— Едет к ним на дачу с ночевкой, чтобы мамочка полюбовалась, надавала советов и денег и наслушалась от него оскорблений.

— Значит, он вернется завтра?

— Может, и сегодня, но поздно.

— Позвони ему.