Чо-Ойю – Милость богов

Теперь я был полностью убежден, что напряженный день закончится благополучно. Я почти не чувствовал усталости, хотя она, видимо, и была, так как я иногда спотыкался и падал на самом несложном месте. Но мне всегда удавалось затормозить падение в бездну ледорубом.

День кончился так же, как и начался, – в красных тибетских сумерках. Из глубины ущелий тени ползли все выше. Я должен был торопиться, чтобы избежать их ледяных объятий, и пройти оставшийся путь до лагеря, пока еще светло.

Лагерь IV был уже совсем близко. Ветер прекратился. Перед палаткой виднелось яркое пламя, вероятно, это Аджиба варил для нас горячий напиток.

Идти по этим холодным склонам нам осталось еще час, максимум – полтора. Я уже радовался, что скоро буду рядом с Аджибой. Он не любит много говорить, возможно, он даже ничего не скажет. Аджиба молчаливее, чем Пазанг, а тот несколько часов назад только мог лепетать: «Вершина, вершина», – но я радостно ждал крепкого, искреннего рукопожатия моего друга Аджибы.

Аджиба в этот момент был для меня одним из тех чудесных шерпов, без помощи которых я никогда бы не смог наслаждаться красотой Гималаев.

Аджиба – ветеран высокогорных экспедиций: он участвовал в пяти экспедициях на Эверест, вынес со склонов Аннапурны Мориса Эрцога, получившего там тяжелые обморожения. Он был совсем рядом с высочайшими вершинами мира, но у него никогда не проявлялось тщеславия. Он видел, как в вечных снегах умирали «сагибы», видел смерть своих братьев шерпов, однако никогда не усомнился в том, что Гималаи именно та страна, где он должен жить и работать. Я прожил много недель совместно с Аджибой. Дважды я его видел с серым лицом умершего, окоченелой маской примирения с судьбой. Я никогда не забуду сине-серую кожу, цвет которой свидетельствует о том, что внутри смерть уже свершилась.

Когда мы пересекали Западный Непал, Аджиба почти истекал кровью от дизентерии. Мои медикаменты ему не помогали, жизнь уходила из него. С его бледного лица на меня смотрели задумчивые глаза, без тени упрека.

Точно такими же глазами смотрел он на меня в лагере IV, когда на нас обрушился ураган, едва не стоивший нам жизни. И тогда я в них не прочел обвинения. Он мог бы бросить мне не один упрек, так как только по моему желанию он поднимался наверх, в этот ад разбушевавшейся стихии. В его же глазах я прочитал лишь воспоминания о хороших днях нашей дружбы.

И теперь, когда выполнена самая большая задача нашей экспедиции, я шел навстречу человеку, который дважды был готов умереть за меня и со мной.

Как мало я в сущности знал о мыслях и желаниях, волновавших Аджибу и других шерпов. Месяцами я путешествовал с ними, спал в одной палатке, ел из одной миски, но по какому пути шли их мысли? Какие желания определяли их жизнь? Мне было стыдно, что я так мало знаю о своих друзьях. Потом я стал утешать себя, что и в моей жизни были желания и тоска по чему-то новому. Эти желания появлялись неожиданно, как птицы другого мира, и пленяли меня. Я не был властен над ними: они вдруг возникали, их большие крылья затмевали ясное небо спокойной жизни и заставляли мои мысли и тело идти в новое странствие. Как же я мог думать, что смогу хорошо знать жизнь и стремления своих друзей, когда о себе самом я знаю очень мало!

Осталось еще двести метров до лагеря, уже находившегося в тени, и вершина станет только воспоминанием. Еще можно наслаждаться последними минутами радостного дня покорения вершины; бескрайним чарующим видом на вечерний Тибет, над которым солнце уже стелет свой багровый ковер; сверкающими высокими вершинами, все еще освещенными последними лучами заходящего солнца; большой, окружающей нас тишиной, сменившей ветер – нашего постоянного спутника этих памятных дней; сильным переутомлением моего тела, торопящегося в лагерь так, будто оно принадлежит не мне; мыслями, не признающими законов времени и пространства, открывающими далекий, до сих пор только желанный мир.

Я знал, что прощаюсь со всем этим навсегда, даже в том случае, если мне суждено побывать еще раз в Гималаях. Этот пейзаж я больше никогда не увижу. Второй раз мне уже не придется спускаться от вселенной к Крыше Мира. Теперь это станет только далеким, несбыточным желанием.

Аджиба прервал ход моих мыслей. Он покинул палатку и бросился ко мне навстречу. Он прижимает меня к себе, говорить он может только одно слово: «Сагиб», повторяя его снова и снова. Было уже темно, но я замечаю его влажные от радости глаза.

Он снял с огня кастрюлю и передал ее мне. В течение всего дня нам пришлось довольствоваться только несколькими глотками кофе, и сухой воздух так высушил горло, что я едва могу выдавить из себя пару слов. Наконец-то жидкость, и главное теплая.