Чочара

Что это был за стол! Я до самой смерти, кажется, его не забуду, и обстановка необычная, и полным-полно всякой еды. Все было необычно: длинный и узкий стол посреди длинной и узкой «мачеры»; под нами, спускаясь до самой долины Фонди, гигантские уступы «мачер», горы вокруг, и голубое небо над нами, освещенное нежным и теплым сентябрьским солнцем. А стол ломился от еды: блюда с колбасой и ветчиной, сыры всех сортов, свежие, хрустящие домашние булочки, всякие маринады, крутые яйца и сливочное масло, огромные, полные до краев миски супа с лапшой и фасолью, которые дочь, мать и жена Филиппо подавали одну за другой, по очереди принося из хижины, где они стряпали. На столе стояли также фиаски с вином и даже бутылочка коньяку. В общем, никому в голову не могло прийти, что внизу, в долине, нечего есть и одно яйцо стоит восемь лир, а в Риме люди умирают с голоду. Филиппо все ходил вокруг стола да руки потирал, лицо его так и сияло от удовольствия. Он все повторял:

— Будем есть и пить… скоро, скоро придут англичане, и опять всего будет вдоволь.

Откуда ему пришло в голову, что с англичанами придет к нам изобилие, просто не могу сказать. Но все этому верили, все только и делали, что говорили об этом. Думаю, что такое убеждение вселило во всех радио: как мне рассказывали, по радио выступал какой-то англичанин, знавший итальянский язык не хуже итальянца, он изо дня в день вел эти разговоры и все твердил, что, когда придут англичане, все мы будем кататься как сыр в масле.

Наконец суп разлили по тарелкам, и мы уселись за стол. Сколько нас было? Филиппо с женой, сыном и дочерью; Параде с женой Луизой, маленькой синеглазой блондинкой с курчавыми волосами и угрюмым выражением лица, и их мальчик — Донато; Томмазино с женой — длинной, худой, усатой женщиной с мрачной физиономией, и дочерью, у которой было такое же лошадиное лицо, как у матери, но молодое, с добрыми темными глазами; а также еще четверо или пятеро мужчин, плохо одетых, заросших щетиной и, по моему разумению, тоже беженцев из Фонди. Они не отходили от Филиппо, видно, считали его своим главарем. Филиппо пригласил всех, чтобы отпраздновать годовщину своей свадьбы. Но об этом узнала я позже, а тогда думалось мне, будто у Филиппо столько продуктов, что он может швыряться ими направо и налево, приглашая к себе каждый день всех местных жителей.

Скажу без прикрас — обедали мы самое меньшее часа три. Сначала ели суп с лапшой и фасолью; лапша была тоненькая, на яйцах, желтая, как золото, а фасоль самого лучшего качества, белая, нежная и крупная, прямо таяла во рту, как масло. Супа каждый из нас съел по две и даже по три полных-преполных тарелки, до того он был вкусен. Потом пришел черед закускам: свиной окорок деревенского копчения, немного солоноватый, но вкусный, домашняя колбаса, крутые яйца, разные маринады. После закусок женщины поспешили в хижину, находившуюся поблизости, и возвратились, каждая несла блюдо с толстыми, старательно нарезанными ломтями жареного мяса — первосортной телятины, нежной и белой; как раз накануне зарезали теленка, и Филиппо купил несколько килограммов мяса. Телятину сменило рагу из молодого барашка, с очень вкусным кисло-сладким соусом; затем мы ели овечий сыр — твердый как камень и до того острый, будто специально приготовленный, чтобы вином его запивать, а после сыра подали фрукты — апельсины, винные ягоды, виноград, сушеные фрукты. Были и домашние торты, да, дорогие мои, торты из миндального теста, посыпанные ванильным сахаром, а напоследок мы пили коньяк и заедали его печеньем из большой коробки, которую дочь Филиппо принесла из их домика. Сколько мы выпили вина? Думаю я, по крайней мере по литру на брата — может, кто выпил и больше литра, а кто и четверти не выпил, к примеру Розетта, она вообще никогда не пила вина. Веселье было такое за столом, что описать невозможно: все досыта ели и пили, и разговору было только о кушаньях да о выпивке, то есть о том, что ели и пили в ту минуту, или что бы хотелось еще отведать и выпить, или же о том, что ели и пили когда-либо раньше. Для этих людей из Фонди, как, впрочем, и для моих земляков, пить и есть значило то же, что в Риме — иметь свою машину и квартиру в Париоли[4]; по их мнению, человек, который мало ест и пьет, это просто жалкий бедняк; поэтому тот, кто хочет, чтобы его принимали за настоящего барина, старается есть и пить сколько влезет, зная, что это единственный способ добиться, чтобы тобой восхищались и тебя уважали. Сидела я за столом рядом с женой Филиппо, с той бледной-бледной женщиной с огромной грудью, о которой я сказала, что была она похожа на больную. Бедняжка не очень-то веселилась, по всему видно было, что она перемогается. Но и она расхвасталась передо мной, мол, чего-чего у них только в доме не было.