Чочара

Пришло мне письмо от родителей из деревни, они звали к себе, но я отказалась. Мы с Розеттой все чаще выезжали из Рима со своими чемоданами и привозили домой все, что удавалось раздобыть; в деревнях было полно всякой всячины, но крестьяне ничего не хотели продавать правительству, потому что им плохо платили. Крестьяне поджидали нас, спекулянтов, которые давали им настоящую цену. Иногда не все влезало в чемоданы, приходилось и на себе, под юбкой таскать; помню, раз я возвращалась в Рим, обвязав вокруг живота несколько кило колбасы, со стороны казалось, что я беременна. А Розетта клала себе яйца на грудь, и когда мы их потом вынимали, они были теплые-теплые, словно только что из-под курицы. Опасные были наши поездки, да и времени много отнимали. Однажды возле Фрозиноне самолет пустил пулеметную очередь вдоль поезда, и поезд тогда остановился посреди открытого поля. Я велела Розетте сойти с поезда и спрятаться в канаве, а сама осталась, потому что у меня чемоданы были набиты разным добром, а народ в вагоне подобрался подозрительный — долго ли чемодан утащить. Легла я на пол между сиденьями, подушками с дивана прикрыла лицо и живот, а Розетта сошла вместе со всеми и спряталась в канаве. Обстреляв нас, самолет покружил в небе и затем снова вернулся, пролетел совсем низко над остановившимся поездом — послышался страшный рев мотора и частый стук пулемета, словно град по крыше стучал. Самолет пролетел, скрылся вдали, и тогда настала тишина, все вернулись в вагоны, и поезд вскоре тронулся. Мне тогда показали и пули, с палец длиной. Кто говорил, что самолет американский, кто — немецкий. А я сказала Розетте:

— Тебе приданое нужно. Солдаты с войны возвращаются, не так, что ли? А ведь на войне по ним без конца стреляют, чего только не придумывают, чтоб людей убивать… Значит, и мы домой воротимся.

Розетта не отвечала. Только скажет: «Куда вы, мама, туда и я». Характер у нее мягкий, не то что у меня, ангел земной, не девушка.

Я Розетте твердила:

— Бога проси, чтоб война еще годика два продлилась. Тогда не только приданое справишь — оденешься, богатая станешь.

Но она мне не отвечала, только все вздыхала. В конце концов я узнала, что милый ее на войне и она все боится, как бы его не убили. Переписывались они, был он теперь в Югославии. Вскоре я о нем все разузнала. Сам он из Понтекорво, парень хороший, у родителей клочок земли есть, учился на счетовода, да война помешала, после войны хотел опять за учебу взяться. Тогда я сказала Розетте:

— Самое главное, пусть с войны вернется… об остальном я позабочусь.

Розетта бросилась мне на шею, счастливая такая. Теперь я на самом деле могла ей сказать: «Я обо всем позабочусь», ведь у меня была квартира, лавка, деньги отложенные, а войны, сами знаете, кончаются рано или поздно, и все становится на свое место. Розетта прочла мне последнее письмо своего жениха. И я особенно запомнила одну фразу: «Жизнь тут у нас и на самом деле трудная. Эти славяне не хотят покориться, а мы все время винтовок из рук не выпускаем». Об Югославии я ничего не знала, но все же сказала Розетте:

— Чего мы лезем в эту страну? Что мы, у себя дома не могли усидеть? Они не хотят, чтобы ими верховодили, и правильно делают, это я тебе говорю.

В 1943 году удалась мне выгодная сделка — я из Сермонето привезла в Рим с десяток окороков. Уговорилась с шофером грузовика, который возил в Рим мешки с цементом, он спрятал окорока под мешки и привез их в Рим целехонькими, а я заработала толику, ведь все их хотели купить. Может, эта сделка с окороками и помешала мне как следует понять, что делается на свете. Когда я вернулась из Сермонето, мне сказали, что Муссолини удрал и что войне теперь на самом деле конец пришел. Я тогда ответила: «Для меня что Муссолини, что Бадольо — все един черт, лишь бы торговля шла». Впрочем, Муссолини мне никогда по душе не был: глаза вылупит, голос нахальный — ни на минуту не умолкает. С тех пор как он связался с этой Петаччи, думала я, дела у него пошли под гору, ведь, знаете, пожилые мужчины от любой теряют голову, а Муссолини был уже дедом, когда с ней сошелся. В ту ночь на двадцать пятое июля[3] только и было, что разграбили какой-то склад интендантства на улице Гарибальди. Я пошла туда вместе со всеми и домой принесла большую головку сыру. Много там было всякого добра, и люди немало с собой унесли. Сосед привез к себе на тележке печь, которая стояла в кабинете управляющего.