Чочара

Однако с продуктами становилось все хуже, запасы мои были на исходе, и я решила, что должна всерьез позаботиться о том, чтобы их пополнить: деньги у меня были, и кто знает, может, в какой-нибудь глухой деревушке мне и удастся чего-нибудь купить. И вот однажды утром Розетта, Микеле и я отправились в горное селение Сассонеро, до которого было часа четыре ходьбы. Мы рассчитывали добраться туда до полудня, сделать, если удастся, наши закупки, что-нибудь перекусить, а затем пуститься в обратный путь и засветло вернуться в Сант-Эуфемию.

Вышли мы из дому, когда солнце еще пряталось за горами, хотя уже давно рассвело. Дул ветер, утренний морозец пощипывал нос и уши, и казалось, вот-вот пойдет снег; действительно, когда мы дошли до перевала, то увидели снег — несколько белых пятен, таявших на изумрудно-зеленой траве. Наконец показалось солнце, и стало не так холодно; открывшийся перед нами вид на сверкающие под ярким небом снеговые вершины гор Чочарии был так красив, что мы на минутку приостановились, чтобы им полюбоваться. Помню, как Микеле, смотря на эти горы, будто против воли со вздохом произнес:

— Да, хороша наша Италия!

Я, смеясь, сказала:

— Ты говоришь так, словно жалеешь об этом.

А он:

— Да, может, я и сожалею об этом; красота ведь — искушение.

От перевала мы пошли между скал по еле заметной тропинке — сначала это был лишь легкий след в траве, затем тропка делалась все отчетливей, шла она по самому гребню горы. По обе стороны от нее спускались крутые склоны — один из них шел вниз до самого Фонди, другой же, менее отвесный, вел в пустынную долину, густо заросшую кустарником. Извиваясь, как змея, тропинка довольно долго бежала по гребню, а затем начала спускаться по склону в эту маленькую дикую долину, петляя между зарослями колючего кустарника и молодого дубняка. Мы сошли по тропинке до конца и очутились в совершенно пустынной долине, или, точнее говоря, в ущелье. Некоторое время шли мы вдоль горного ручейка, прятавшегося в густых зарослях; бежал он по камням с нежным и веселым журчанием, звонко раздававшимся среди царившей вокруг глубокой тишины. Потом тропинка вновь устремилась вверх, но уже по другую сторону ущелья, и привела нас к новому перевалу, а затем, немного спустившись вниз, полезла на другую гору. Взбираясь все выше и выше, мы добрались до голой, каменистой вершины; на ней, кто знает почему, стоял посреди камней почерневший от времени деревянный крест.

Миновав эту вершину и по-прежнему идя по гребню, мы наконец достигли Сассонеро. Это было довольно странное место — мы смогли его как следует рассмотреть с самой вершины, прежде чем туда спуститься. Плоская, как ладонь, площадка была усеяна одиноко растущими дубами и скалами, а над ней навис огромный красный утес, похожий на гигантский кулич. Дубы были высокие, старые, с голыми серыми ветвями, развевающимися на ветру, будто седые космы ведьмы; гладкие, черные скалы были и большие, и маленькие, но все похожие на сахарные головы и до того ровные, словно их обтачивали на токарном станке. Среди дубов и скал здесь и там виднелись хижины с крышами из почерневшей соломы, над которыми вился дымок. У дверей хижин суетились женщины — одни под открытым небом готовили обед, другие развешивали на веревках белье; тут же играли в грязи дети. Мужчин не было видно, Сассонеро — пастушья деревня, и в этот час мужчины были со стадами на горных пастбищах. Когда мы приблизились к хижинам, то увидели, что под огромным, похожим на кулич утесом, о котором я уже говорила, зияет закопченный вход в пещеру, и одна из женщин мне сказала, что в пещере живут беженцы. Я спросила эту женщину, нет ли у нее чего-нибудь продать, но она молча покачала головой, а потом с недомолвками, неохотно сказала, что, может, кое-что для меня найдется у беженцев. Мне это показалось странным — беженцы никогда не продавали продуктов, а наоборот, покупали их.

Мы все же пошли к пещере; чтобы узнать то, что нас интересовало, раз уж нельзя было вытянуть ни слова у этих диких и недоверчивых жен пастухов. Чем ближе мы подходили к пещере, тем гуще земля у нас под ногами была усеяна, вперемешку с камнями мелкими и крупными, костями коз и овец, съеденных беженцами за все время их пребывания здесь. Но, кроме костей, под ногами было также немало всякого мусора — ржавые консервные банки, тряпки, рваные ботинки, грязная бумага: казалось, находишься на каком-нибудь пустыре в Риме, куда из соседних домов выкидывают все отбросы. Там и сям на земле виднелись выжженные черные круги, а внутри их высились кучки серого пепла и валялись обугленные головешки. Вход в пещеру был довольно широкий, весь почерневший, грязный и закопченный. На гвоздях, вбитых в каменные стены, висели кастрюли, поварешки, тряпки и даже четверть козьей туши, видно, только недавно освежеванной — с нее еще капала кровь.