Чочара

- Ты можешь встать и уйти отсюда? Она ответила еле слышным голосом:

- Да.

Я помогла ей встать с пола, она шаталась и была очень  бледной,  я  поддержала ее, и мы вместе пошли к выходу. Но посреди церкви, когда мы подошли к скамейкам, я сказала ей:

- Нам все-таки надо подобрать эти консервы и уложить их в коробки. Не оставлять же их здесь. У тебя хватит силы?

Она опять ответила мне:

- Да.

Тогда я собрала в картонные коробки консервы, разбросанные по полу; одну коробку поставила на голову Розетте, другую понесла сама. Мы вышли из церкви.

У меня так сильно болел затылок, что, выходя из церкви, я почувствовала, что вот-вот опять потеряю сознание, но я подумала о том, что должна была выстрадать Розетта, и взяла себя в руки. Медленно сошли мы по широким и скользким ступеням площади, солнце стояло высоко в небе и заливало ярким светом почерневшие камни мостовой. Марокканцев не было видно; сделав свое черное дело, они, слава богу, ушли или уехали куда-то, может, для того, чтобы повторить то же самое в других деревнях Чочарии. Мы пересекли деревню, пройдя между двумя рядами заколоченных, безмолвных домов, и вышли на шоссе, солнечное и чистое Мы шли, а весенний ветерок обдувал нас и шептал мне на ухо, что не надо отчаиваться, потому что жизнь будет продолжаться, как и раньше, как всегда. Мы прошли молча около километра, шли мы очень медленно, но затылок у меня болел все сильнее. Я понимала, что и Розетта не может долго выдержать, и сказала ей:

- Давай остановимся на первом же хуторе, который увидим, и побудем там до завтрашнего утра, отдохнем немного.

Розетта ничего не ответила, она все так и молчала с того самого момента, как ее изнасиловали марокканцы. Тогда я еще не знала, что это молчание будет продолжаться очень долгое время. Мы прошли еще шагов сто, и вдруг я увидела, что навстречу нам едет маленький автомобиль, такой же, как тот, на котором мы сюда приехали, в автомобиле сидело двое офицеров, это были французы, как я поняла по их фуражкам, похожим  на кастрюли;  и как будто кто-то толкнул меня, я вышла на середину дороги и сделала знак свободной рукой. Машина остановилась. Я подошла к ним и яростно закричала:

- Вы знаете, что сделали эти турки, которыми вы командуете? Вы знаете, что они осмелились сделать в святом месте, на глазах у мадонны? Скажите, вы знаете, что они сделали?

Они вроде ничего не поняли и удивленно посмотрели на меня: один из них был брюнет с черными усами и красным лицом, которое того и гляди лопнет от здоровья, другой был бледный и хрупкий блондин с голубыми близорукими глазами. Я опять закричала:

- Они испортили мою дочь, вот эту мою дочь, да, они ее испортили на всю жизнь... Это был ангел, и лучше бы они убили ее, чем сделать с ней такое. Вы знаете, что они с ней сделали?

Брюнет поднял руку, как бы желая остановить меня, и сказал по-итальянски, но с французским акцентом:

- Мир, мир. Я закричала:

- Да, мир, хороший мир принесли вы нам, сукины дети!

Блондин сказал что-то брюнету, наверно, что я сумасшедшая, потому что он ткнул себе пальцем в висок и улыбнулся. Тогда я совсем потеряла голову и заорала еще громче:

- Нет, я не сумасшедшая, посмотрите.

Я бросила на землю коробку с консервами и подбежала к Розетте, которая стояла чуть-чуть поодаль, неподвижная, с коробкой на голове. Розетта не шевельнулась, даже не посмотрела на меня, а я рванула на ней юбку, подняла вверх, обнажив ее красивые белые ноги, прямые и прижатые одна к другой, я помнила, что вытерла на ее ногах кровь, разве что осталось немного, и вдруг я увидела, что кровь опять течет у нее по ногам, струйка крови спускалась по одной ноге до самого колена; кровь была такая красная, живая и блестела на солнце.

- Вот, глядите, сумасшедшая я или нет? - закричала я, удивленная и испуганная видом этой крови. В тот же момент я услышала, что автомобиль быстро проезжает мимо, а когда разогнулась, он уже исчез за поворотом дороги.

Розетта стояла, не шевелясь, как статуя, с сжатыми ногами, поддерживая одной рукой коробку на голове, и вдруг я подумала, что от страха она сошла с ума. тогда я оправила на ней юбку и спросила:

- Доченька моя, почему ты не говоришь ничего? Что с тобой? Скажи что-нибудь своей маме.

А она мне ответила спокойным голосом:

- Это, мама, ничего. Это так и должно быть, кровь уже останавливается.

Я вздохнула с облегчением, потому что и вправду решила, что она от всего этого станет дурочкой. Я опять спросила у нее:

- Ты можешь пройти еще немного? Она ответила:

- Да, мама.

Я поставила коробку на голову, и мы опять пошли по дороге.

Мы прошли еще около километра, затылок у меня болел так сильно, что иногда мне становилось худо, в глазах у меня все чернело, как будто солнце вдруг переставало светить. Наконец за поворотом дороги мы увидели поросший лесом холм, на вершине которого стоял шалаш, точно такой же, в каких в Сант Еуфемии крестьяне держали скот. Я сказала Розетте: