Чочара

Валлекорсы, там у них был домик и немного земли; от Фонди до них было около часа езды автомобилем. Но возле холма, за которым начинается долина, где расположен Фонди, наш поезд остановился как раз против деревни Монте Сан Биаджо, находящейся на этом холме, и я увидела, что все сходят. Немцы сошли еще в Террачине, и в поезде к тому времени оставались одни итальянцы. Теперь сошли все, мы с Розеттой оказались одни в пустом купе, и мне как-то сразу стало легче, к тому же погода стояла прекрасная, и мы скоро должны были приехать в Фонди, а оттуда двинуться дальше, к моим родителям. Поезд стоял, но я уже привыкла к этому и не удивлялась, а только сказала Розетте:

- Вот увидишь, в деревне ты почувствуешь себя совсем другой: будешь есть, спать - и все пойдет хорошо

Я стала говорить ей о том, что мы будем делать в деревне, а поезд все не двигался. Было около часа или двух, стояла страшная жара, и я предложила Розетте:

- Давай закусим,- открыла чемоданчик с продуктами и приготовила два бутерброда с колбасой.

У меня была с собой бутылка вина, я налила стаканчик Розетте и выпила сама. Мы ели, было очень жарко, кругом стояла необыкновенная тишина, из окошка виднелись только платаны вокруг вокзальной площади, белые от пыли, сожженные солнцем, а в их листве трещали цикады, как будто был не сентябрь, а август. Это была настоящая деревня, та деревня, где я родилась и жила до шестнадцати лет, и была она такой, как я ее помнила, с запахом раскаленной пыли, сухого навоза и паленой травы. Я положила ноги на скамейку и невольно воскликнула:

- Как хорошо! Ты слышишь эту тишину? Я просто счастлива, что мы уехали из Рима.

В этот момент дверь купе открылась, и в нее кто-то заглянул.

Это был высокий чернявый железнодорожник, небритый, в расстегнутой тужурке, с фуражкой набекрень. Он вошел к нам и серьезно, почти сердито сказал:

- Приятного аппетита.

Думая, что он голоден, как все в те времена, я ответила, показывая на бумагу с нарезанной колбасой:

- Не угодно ли?

Но он сказал, все больше сердясь:

- Угодно к черту! Вылезайте отсюда. Я сказала:

- Мы едем в Фонди,- и протянула ему билеты, на которые он даже не посмотрел.

- Вы что, не видели, что все сошли? Поезд дальше не идет.

- Как? Но до Фонди мы доедем?

- Какое там Фонди! Путь прерван,- и прибавил уже немного любезнее: - Отсюда до Фонди полчаса ходьбы. Вы должны сойти, потому что поезд скоро пойдет обратно в Рим.

С этими словами он ушел, хлопнув дверью. Мы остолбенели. Сидели с бутербродами в руках и смотрели друг на друга. Потом я сказала Розетте:

- Плохо наше дело.

Розетта, как бы угадав мои мысли, ответила:

- Ничего, мама, давай сойдем с поезда и поищем машину.

Но я, не слушая ее, сняла с полки чемоданы, открыла дверь, и мы вышли из вагона.

На перроне не было никого, в вокзале - никого, на привокзальной площади - никого. От площади уходила вдаль прямая проселочная дорога, ослепительно белая на солнце и очень пыльная; по краям дороги - живая изгородь с редкими, покрытыми пылью деревьями. От жары и волнения у меня пересохло горло, но тут я заметила в углу площади фонтан и подошла к нему напиться: фонтан был сух. Розетта, стоявшая с испуганным лицом у чемоданов, спросила:

- Что же нам делать, мама?

Места мне были хорошо знакомы, я знала, что эта дорога ведет прямо в Фонди.

- Тронемся в путь, дочка, ничего другого нам не остается.

- А как же чемоданы?

- Понесем их.

Розетта ничего не ответила, она только с недоумением взглянула на чемоданы, не понимая, как мы их понесем Я раскрыла один из чемоданов, вынула две салфетки и свернула их жгутом. Еще девушкой я часто носила вещи на голове, мне приходилось таскать тяжести до пятидесяти кило весом. Приготовляя головные накладки, я сказала:

- Сейчас мама покажет тебе, как это делается.

Розетта, успокоившись, улыбнулась мне.

Я положила свернутую салфетку на голову, надвинула ее на лоб и велела Розетте сделать то же самое. После этого мы разулись. Закончив приготовления, я положила себе на голову по порядку большой чемодан, на него средний и сверху сверток с едой. Розетте я дала самый маленький чемодан. Я объяснила ей, что она должна идти, держась очень прямо и поддерживая одной рукой угол чемодана. Она сразу поняла и пошла вперед, неся чемодан на голове, а я подумала: «Хотя она и родилась в Риме, но в ее жилах течет кровь женщин Чочарии». Босые, с чемоданами на голове, шли мы к Фонди, по обочине дороги, кое-где поросшей травой.