Чочара

глиняную миску, потом взяла хлеб, прижала его к груди и начала быстро-быстро резать тонкие ломтики. Скоро миска наполнилась до краев. Тогда она сняла с огня кастрюльку и вылила содержимое на ломтики хлеба; получилась та самая минестрина, которую мы ели у Кончетты,- размоченный хлеб в фасолевом отваре.

В ожидании, когда хлеб пропитается как следует фасолевым отваром, Луиза поставила на пол посреди шалаша большую лоханку, наполнила ее водой из кувшина, стоявшего на горячей золе рядом с треножником. Тут все начали снимать с себя чочи и притом с таким серьезным видом, как будто занимались важным, хотя и привычным делом. Сначала я не сообразила, что они собираются делать, но потом увидела, что Париде протягивает ногу, черную между пальцев и вокруг пятки, и опускает ее в лохань, и я поняла: городские жители перед едой моют руки, а эти бедняки, проводящие весь день на грязных полях, моют ноги. Мыли ноги все вместе, не меняя воды, поэтому можете себе представить, что вода стала просто шоколадного цвета, когда в ней вымыли столько пар ног, включая детские. Только мы с Розеттой не стали мыть ноги, и кто-то из ребятишек с детской наивностью спросил:

- Почему вы не моетесь?

На что старая мать, которая тоже не мыла ног, мрачно ответила:

- Эти две синьоры приехали из Рима. Они не работают на земле, как мы.

Тем временем минестрина была готова; Луиза убрала лохань с грязной водой и поставила на ее место столик с миской посредине. Начали есть все из одной миски, опуская туда каждый свою ложку. Мы с Розеттой съели не больше двух-трех ложек каждая, но остальные жадно набросились на еду, особенно дети, и миска очень быстро опустела. Глядя на их жадные и разочарованные лица, я поняла, что многие из них остались голодными. Париде раздал всем по пригоршне сухих фиг, потом вытащил из углубления в стенке шалаша бутыль с вином и дал каждому, включая детей, по стакану вина, наливал он всем в один и тот же стакан, вытирая после каждого край рукавом. Все пили молча, Париде наливал вино, стараясь не пролить ни капли, и подавал каждому, произнося при этом его имя, так что мне казалось, будто я нахожусь в церкви. Вино было кислое, как уксус, какое пьют только в горах, но это было чисто виноградное вино, в этом можно было не сомневаться. Покончив с едой, женщины взялись за свои прялки и веретена, а Париде при свете ацетиленовой лампы стал исправлять арифметические задачи своего сына Донато. Париде был неграмотным, но умел считать и хотел, чтобы его сын тоже научился этому. Но, очевидно, мальчик был придурковат - у него была большая голова и лишенное всякого выражения лицо,- и он никак не мог понять объяснений. Побившись некоторое время с ним, Париде рассердился и ударил его кулаком по голове.

- Болван.

Удар кулака прозвучал так, как будто голова у мальчика была деревянная, но ребенок, казалось, даже не заметил, что его ударили, и принялся тихонько играть на полу с котом. Потом я спросила как-то у Париде, почему ему так хочется, чтобы сын, не умевший, так же как и отец, ни читать, ни писать, выучился арифметике. Из ответа Париде я поняла, что для него цифры были гораздо важнее букв, потому что, зная цифры, можно было считать деньги, а буквы, по мнению Париде, были просто бесполезными.

Мне захотелось описать наш первый вечер, проведенный вместе с семьей Морроне (это была фамилия Париде), прежде всего потому, что все остальные вечера, проведенные с ними, были похожи на этот как две капли воды, а во-вторых, потому, что в один и тот же день я сначала обедала с беженцами, а потом ужинала с крестьянами и могла поэтому заметить разницу между теми и другими. Надо сказать правду: беженцы были богаче, по крайней мере некоторые из них, питались они лучше, чем крестьяне, умели читать и писать, не носили чочи, а их жены одевались, как городские синьоры, но, несмотря на это, уже с первого дня, а потом все больше я предпочитала крестьян беженцам. Зато, может быть, зависело от того, что я сама прежде, чем стать лавочницей, была крестьянкой, но главной причиной, по-моему, было странное ощущение, которое я испытывала, сталкиваясь с беженцами, особенно если сравнивала их с крестьянами: мне казалось, что, получив некоторое образование, они стали хуже. Так бывает с шалопаями-мальчишками, когда они начинают ходить в школу: едва выучившись писать, они покрывают стены и заборы неприличными надписями. Мне кажется совершенно недостаточным давать людям образование, надо еще учить их пользоваться этим образованием.