Чочара

Доставать продукты становилось все труднее и труднее; Микеле всеми способами старался помогать нам; делал он это или открыто - приносил нам часть своего завтрака и обеда, не обращая внимания на молчаливое осуждение своих домашних,- или же просто крал для нас продукты у своего отца. Однажды он пришел к нам, и я показала ему маленький хлебец, в котором к тому же было на три четверти кукурузной муки, и сказала, что у нас, кроме этого хлебца, ничего нет. Он ответил, что будет доставать нам хлеб, таская его понемножку у матери из ящика. Так он и делал. Каждый раз приносил нам несколько кусочков хлеба из белой муки, без примеси кукурузы или отрубей, никто уже в то время не пек такого хлеба в Сант Еуфемии. А ведь подумать, что Филиппо без конца жаловался и рассказывал всем, у кого было желание его слушать, что он и его семья голодают. Однажды Микеле вместо обычных трех или четырех ломтиков принес нам два целых хлебца: в то утро мать его как раз пекла хлеб, и Микеле решил, что никто ничего не заметит. Но они, конечно, заметили, и Филиппо орал как сумасшедший, что у него крадут запасы, хотя и не сказал, что украли хлеб: ведь он давно всем жаловался, что у него больше нет муки. Филиппо произвел расследование, как настоящий полицейский: он измерил высоту и ширину окошка, обследовал траву под окном в поисках следов, тщательно осмотрел рамы, нет ли на них царапин; на основании такого расследования Филиппо пришел к заключению, что в окошко, маленькое и находящееся высоко от земли, мог пролезть  только  ребенок, но сделать это он мог лишь с помощью взрослого. Значит, решил Филиппо, это сделал Мариолино, сын одного из беженцев, а помогал ему, конечно, отец. Дело на том бы и закончилось, если бы Филиппо не сообщил об этих своих догадках жене и дочери. Стоило им услышать об этом, и предположения Филиппо превратились в достоверные факты. Сначала женщины перестали здороваться с беженцем и его женой, проходили мимо с гордым и обиженным видом; потом стали делать намеки:

- Ну как, хорош хлеб был сегодня? Или:

- Следите за Мариолино... он может разбиться, лазая по окнам.

И наконец однажды заявили прямо и без обиняков:

- Хотите знать, кто вы? Вся ваша семья воровская шайка.

Конечно, получился страшный скандал, кричали они так, что было слышно в окрестностях. Жена беженца, маленькая, болезненная женщина, всегда растрепанная и оборванная, повторяла визгливо:

- Иди, иди!

Не знаю, что она хотела этим сказать. А жена Филиппо кричала ей прямо в лицо, что все они воры. Они стояли друг против друга, как две разъяренные наседки, одна все твердила: «Иди, иди!» - а другая кричала, что все они воры. Беженцы окружили их, а те, знай, кричали, но не притрагивались друг к другу. Мы с Розеттой сидели в это время в своей комнатушке и как раз ели хлеб Филиппо. Нас, конечно, мучили угрызения совести, но мы все-таки при каждом выкрике женщин клали в рот по кусочку; и надо сознаться, что ворованный хлеб казался мне вкуснее своего именно потому, что он был ворованный и что нам приходилось есть его потихоньку. С этого дня Микеле старался брать хлеб так, чтобы не было заметно, отрезая по кусочку в разное время, и вправду никто больше ничего не заметил, и никаких скандалов после этого не было.

Но вот, наконец, апрель с его цветочками и вечным сосанием под ложечкой прошел; наступил май, началась жара, и к мукам голода и отчаяния прибавились теперь осы и мухи. В нашей хижине мух было так много, что мы  целыми  днями только и делали, что гоняли их; а ночью, когда мы ложились спать, мухи усаживались на веревки, на которые мы вешали одежду, и веревки становились черными. Осы гнездились под нашей крышей и летали целым роем, прогнать их было невозможно, потому что они отчаянно жалили. Не знаю, то ли от слабости, только мы стали страшно потеть, а когда началась жара, мы вдруг заметили, что превратились в двух оборванок, может быть, потому, что не могли как следует мыться и менять одежду. Мы и вправду стали похожи на двух нищенок без пола и возраста, как те, кто просит милостыню у ворот монастырей. Одежда, которой у нас было очень немного, превратилась в вонючие тряпки; чочи (туфель у нас давно уже не было) пришли в плачевное состояние, особенно с тех пор, как Париде положил на них заплатки из автомобильных покрышек, а наша каморка с роями мух и ос перестала быть для нас убежищем, как это было зимой, а превратилась в нечто похожее на тюрьму. Розетта, несмотря на всю свою кротость и терпение, страдала от такого положения вещей больше, чем я, потому что я родилась в деревне, а она родилась и всегда жила в городе. Однажды она мне сказала:

- Ты, мама, всегда говоришь о еде... а я согласилась бы голодать еще целый год, лишь бы у меня было чистое платье и я могла бы жить в чистой комнате.

Дело в том, что уже два месяца не было дождей и нам не хватало воды; Розетта уже не могла выливать себе на голову каждое утро ведро воды, как она это делала зимой, хотя тогда в этом было, пожалуй, меньше надобности, чем теперь.