Чочара

Мы вошли, и я сразу заметила, что церковь была разграблена кем-то, и уж, во всяком случае, здесь жили солдаты, которые превратили ее в хлев. Церковь была длинная и узкая, стены выбелены известкой, по потолку проходили большие черные балки, а в глубине был алтарь, над которым висело изображение мадонны с младенцем. Алтарь был опустошен, на нем ничего не было, даже скатерки; изображение мадонны сохранилось, но висело криво, как будто после землетрясения; скамеек, стоявших раньше двумя рядами перед алтарем, вообще не было, остались только две, но стояли они боком к алтарю. Между этими скамейками на полу было много серой золы и черных головешек, значит, кто-то разводил здесь огонь. Дневной свет проникал в церковь через огромное окно над дверью, в котором раньше были цветные стекла. Теперь от этих стекол остались лишь осколки, и в церкви стало совсем светло, Я подошла к одной из этих скамеек, повернула ее так, чтобы сидеть лицом к алтарю, поставила на нее коробку и сказала Розетте:

— Вот что значит война: даже церковь не могут оставить в покое.

Я села на скамейку, Розетта уселась рядом со мной, Хоть я и пришла в святое место, но мне вовсе не хотелось молиться. Я глядела на старинное изображение мадонны, закопченное и висящее криво; мадонна теперь смотрела не вниз на сидящих на скамейках прихожан, а вверх и немного вкось; и я подумала, что прежде, чем молиться, надо поправить изображение мадонны. Но, может, я и тогда не смогла бы молиться: я сидела как каменная. Я-то думала, что вернусь в родную деревню, увижу людей, которые знали меня еще девочкой, может, даже найду своих родителей, а вместо всего этого я нашла лишь пустую скорлупу: все ушли отсюда, может, ушла и мадонна, рассерженная, что ее изображение висит криво. Я посмотрела на Розетту, сидевшую рядом со мной: она молилась, сложив руки, склонив голову и еле заметно шевеля губами. Я сказала ей шепотом:

— Молись. Это хорошо, что ты молишься… помолись и за меня… я не могу.

В этот момент мне вдруг послышался шум шагов и голоса у входа в храм, я обернулась и успела заметить что-то белое в дверях церкви, которое тут же исчезло. Мне показалось, что это был один из тех странных солдат, которых мы видели на дороге в грузовиках; мне стало как-то боязно, я встала со скамейки и сказала Розетте:

— Пойдем отсюда… лучше будет, если мы уйдем.

Розетта сейчас же поднялась, продолжая креститься, я помогла ей поставить на голову коробку с консервами, другую коробку поставила себе на голову, и мы направились к выходу.

Я хотела открыть дверь, которая почему-то оказалась закрытой, но тут столкнулась лицом к лицу с одним из солдат, похожим на турка. Из-под красного башлыка на темном конопатом лице сверкнули на меня черные и блестящие глаза, сам он был закутан в белую простыню, на плечах была черная накидка, он ткнул меня рукой в грудь и стал пихать обратно в церковь, бормоча при этом что-то непонятное; сзади него я заметила других, не знаю, сколько их было, потому что этот первый схватил меня за руку и потащил в церковь, а остальные, тоже в белых простынях и красных башлыках, следовали за нами. Я закричала:

— Оставь меня! Что вы делаете? Ведь мы же беженки!