Чокки

В тот день по пути домой я забрал новую машину – автомобиль с прицепом, о котором давно мечтал. Прицеп был большой, просторный, и багажник немалый. Мы все уселись в машину и проехались немножко для пробы. Машина меня хорошо слушалась, и я понял, что привяжусь к ней. Мои были просто в восторге и, подъезжая к дому, решили держать теперь голову выше. Потом я оставил машину у гаража (мы собирались с Мэри в гости) и прошел к себе, с тем чтобы написать до ужина письмо.

Примерно через четверть часа я услышал громкий голос Мэтью. Слов я не разобрал, но понял, что он с кем-то сердито спорит. Выглянув в окно, и увидел, что прохожие останавливаются и не без удовольствия смотрят через забор. Я пошел разобраться, что к чему. Мэтью, весь красный, стоял неподалеку от машины и что-то кричал. Я направился туда.

– Что случилось, Мэтью? – спросил я.

Он обернулся. Сердитые детские слезы текли по его красным щекам. Пытаясь что-то выговорить, он схватил мою руку обеими руками. Я посмотрел на машину, подозревая, что все дело в ней. Она была вроде бы в порядке. Тогда я увел Мэтью подальше от зрителей, сел в кресло на веранде и посадил мальчика к себе на колени. Еще никогда в жизни я не видел его в таком состоянии. Он трясся от гнева, задыхался, плакал. Я обнял его.

– Ну, ну, старина! Успокойся! – говорил я.

Мало– помалу он затих и стал дышать чуть ровнее. Наконец он глубоко вздохнул. Я дал ему платок.

– Прости меня, папа, – сказал он сквозь платок, громко сопя.

– Да ладно. Не торопись.

Мэтью опустил платок и сжал его в кулаке; дышал он еще тяжело. Потом поплакал снова, но уже иначе. Снова утерся, снова вздохнул и стал приходить в себя.

– Прости меня, папа, – повторил он. – Кажется, прошло.

– Молодец, – отвечал я, – кто же тебя обидел?

Он ответил не сразу.

– Машина…

Я удивился:

– Машина? Господи помилуй! Она как будто в порядке. Что она тебе сделала?

– Ну, не сама машина, – пояснил Мэтью. – Она очень хорошая, я думал – она прямо люкс, и Чокки понравится. Я ее показал и стал объяснять, как и что.

– А ему не понравилась? – догадался я.

Что– то екнуло у Мэтью в горле, но он взял себя в руки и твердо продолжал:

– Он сказал, она дурацкая… и страшная… и нелепая. Он… над ней смеялся!

Воспоминание об этой чудовищной несправедливости снова вывело его из себя, но он победил свой гнев. Я всерьез обеспокоился. Мне совсем не понравилось, что мнимое существо вызвало такую истерику. Я пожалел, что мало знаю о симптомах шизофрении. Ясно было одно: развенчивать Чокки – не время, а сказать что-то надо.

– Что ж в ней смешного? – спросил я.

Мэтью засопел, помолчал и снова засопел.

– Да все! – мрачно заявил он. – Мотор дурацкий, и устарел, и неэкономно… и вообще глупо. Что за машина, если ей нужны тормоза! Должна сама останавливаться. И почему нужны рессоры – потому что едешь по земле на колесах, а на них еще какие-то сосиски? Я говорю, машины все такие, а наша – новая и очень хорошая. А он говорит, чепуха, наша машина дурацкая, и опасная, и только дурак может выдумать такую громыхалку, и дурак на ней поедет. А потом я не все помню, я очень рассердился. И плевать мне на этого Чокки! Наша машина – первый класс.

Тяжелый случай… Сердился он искренне; было ясно, что мальчик перенес настоящую яростную схватку. Я больше не сомневался, что надо посоветоваться с психиатром, а то сделаешь неверный шаг. Однако я не сдался.

– Какой же должна быть машина, по его мнению? – спросил я.

– Вот и я так спросил! – сказал Мэтью. – А он говорит – там, у них, машины без колес. Они едут немножко над землей и совсем бесшумно. Он сказал, для наших машин нужны дороги, и скоро все они друг друга передавят. А хорошие машины просто не могут врезаться друг в друга.

– Да, это было бы неплохо, если удастся сделать, – согласился я. – Только где – «у них»?

Мэтью нахмурился:

– Мы никак не разберемся. Понимаешь, когда неизвестно, где все остальное, не поймешь, где ты сам.

– Ты хочешь сказать, у вас нет точки отсчета? – предположил я.

– Да, наверное, так, – неуверенно отвечал Мэтью. – Я думаю, он живет очень далеко. Там все другое.

Я хмыкнул и пошел другим путем.

– А сколько ему лет?

– Да хватает, – сказал Мэтью. – У них там другое время. Мы подсчитали, что по-нашему ему лет двадцать. Только он говорит, что проживет века два, так что двадцать – это еще немного. Он считает, что очень глупо жить лет до семидесяти.

– Он многое считает глупым, – заметил я.

Мэтью пылко закивал.

– Ой, много! – согласился он. – Чуть не все.

– Прискорбно… – сказал я.

– Иногда надоедает, – признал он.

Тут Мэри позвала нас ужинать.

Я совершенно не знал, что делать. По-видимому, у Мэтью хватило осторожности, и он не рассказал приятелям про Чокки. Наверное, он решил поделиться с Полли новым другом – и зря. Но говорить ему с кем-то надо, а после истории с машиной надо было и выплакаться, для чего я очень подходил.