Чокнутая будущая (СИ)

— Ее Тоха к себе забрал, — радостно сообщил Алеша. — Он же только ее мать не выносит, а племянницу любит.

Боже мой.

Да мой муж был еще большим увиливателем, чем я!

Он так ловко увиливал от своих отцовских обязанностей, что составил бы идеальную пару моей матери.

Говорят, что дочери выбирают мужчин, похожих на отца.

Я, видимо, перепутала гендеры.

Впрочем, что я знала о родном папеньке?

Только то, что он капитан дальнего плавания, покоряющий рыжевато-красные просторы планеты Марс.

— Значит, Антон сегодня с Ариной, и наш театр отменяется? — приободрилась я.

— Понятия не имею. Позвони ему сама.

— У меня вроде даже нет его номера.

— Запиши немедленно! Как ты выживешь, если не начнешь звонить Тохе в любой непонятной ситуации? — засмеялся Алеша.

У него было превосходное настроение.

Сатир.

Антон ответил на звонок официально-вежливым тоном:

— Добрый день.

— Это Мирослава.

— Ми-рос-ла-ва, — повторил он нараспев, расщекотав меня под ребрами.

Я вдруг поняла, что перестала дышать.

Молчала.

Глядела на муху, ползущую по подоконнику.

Прошел дождь, и теперь листья деревьев сверкали на солнце.

— Давай поужинаем перед театром? Только не в этой твоей шашлычной… В пять в «Рахманинове», удобно? Тебя забрать, или ты сама доберешься?

Я слушала его и ничего не понимала.

Какой еще ужин.

Какой еще «Рахманинов».

Ресторан располагался напротив театра, спектакль начинался в семь.

О чем можно ужинать два часа?

Сколько раз за это время можно грехопасть? А с прелюдией? А без?

Он уже начал меня соблазнять или просто проголодался?

Почему ресторан «Рахманинов» открылиперед драматическим театром, а не музыкальным?

— Мирослава?

— Я.

— Так ты поужинаешь со мной?

Ах ты искуситель коварный!

— Ладно, — пролепетала я, взволнованная, как стрекоза под стеклом, — я сама приеду.

Ой-ой-ой-ой.

Я заметалась по комнате, стремительно соображая, что же делать.

Никакого красного, это точно. Кто же бежит навстречу собственному греху, размахивая флагом «возьми меня скорее»?

Кажется, Антон просил меня соблюдать какой-то дресс-код.

Черный.

Да, я должна быть мрачной и неприступной, иначе все становилось чересчур очевидным.

Да и щекотки под ребрами все-таки недостаточно, чтобы…

Чтобы — что?

Это всего лишь ужин, а не вакханалия!

Все люди ужинают.

Некоторые даже в ресторанах.

У меня было два черных платья, и ни одно из них не подходило для сегодняшнего Антона.

Одно простенькое, траурное, в нем я ходила на похороны старушек по соседству.

Второе — маленькое черное платье, которое, как известно, должно быть в гардеробе каждой девушки. Ни разу его не надевала, уж очень оно откровенное.

Отчаявшись, я решила прибегнуть к крайним мерам — бабушкиному комоду.

У нее точно было платье в стиле «Шапокляк» — черное с белым воланом по низу и белым отложным воротничком. Жарковато для лета, но надежнее брони не придумать, а я точно нуждалась в доспехах, раз уж самый обычный разговор по телефону вызвал во мне настоящую бурю.

Да ты с ума сошла, Мирослава.

Антон уже ждал меня за столиком.

Я прибыла в семнадцать-ноль-ноль строго по расписанию.

Шла к нему, проклиная узкий длинный подол и тупоносые лакированные туфли, скользящие по гладкому полу.

Без косметики, зато с ридикюлем и волосами, забранными в старомодный пучок.

Благопристойная, благонравная, старомодная и добропорядочная Мирослава.

Бабушка бы долго смеялась, увидев меня сейчас.

У Антона тоже промелькнуло на лице веселье, но он быстро опустил глаза.

— Говори, — разрешила я, аккуратно опускаясь на стул напротив него, — все, что ты сейчас подумал.

— Всего лишь спросил себя, почему ты приходишь в похоронное бюро, одетая как для ресторана, и в ресторан — одетая как для похоронного бюро, — осторожно проговорил он.

— Это зависит не от того, куда я иду, а от того, зачем я иду, — объяснила я. — Ладно уж, переставай ходить вокруг да около и обрушь на мою голову весь гнев, который у тебя накопился. Скажи мне, какая я ужасная эгоистка, обругай, за то, что сбежала и оставила тебя разбираться с этой малявкой, Ариной. Почему, спроси меня, я не выполняю свои обязанности злой мачехи, а перекладываю эту головную боль на тебя? Почему думаю о себе, а не о тебе? Почему веду себя так инфантильно и безответственно? Разве я для того выходила замуж, чтобы теперь игнорировать все семейные проблемы?

Ох ты ж репейные колючки!

Клянусь, я и не думала ни о чем таком, оно все вдруг вырвалось на свободу совершенно внезапно.

И вдруг оказалось, что все эти дни с выключенным телефоном это самоедство тлело где-то в глубине моего подсознания, чтобы сейчас обрушиться на Антона.

Я замолчала, глубоко пораженная масштабами рефлексии.

А Антон… его глаза становились все более квадратными с каждым моим словом, а на лице проступало… недоверие, что ли?

А потом он вдруг улыбнулся, и я снова разучилась дышать.

Нет, в нем не было легендарной ослепительности старшего брата, но это была изумительно искренняя и открытая улыбка, без фальши и двойного дна, без натянутости и искусственности.

Улыбка, которая не превратила его в неземного красавца, чудес не бывает, но заставила напрочь забыть о несовершенствах и неправильностях его лица.