Чоновцы на Осколе

В кармане его гимнастерки лежали два документа. Один адресован на имя председателя Меленковского сельсовета Остапа Лабуды, другой — «обращение ко всем гражданам крестьянского происхождения». Оба документа составлены на официальных бланках со штампом земельного управления Валуйского уездного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и заверены размашистой четкой подписью Шмыкова.

В первом предписывалось Остапу Лабуде вручить гражданину Терехову национализированную у немца — колониста Штольца племенную корову симментальской породы — Красавицу для доставки ее в слободу Уразово. В «обращении ко всем гражданам» предписывалось оказывать Василию Терехову, препровождающему племенную корову в распоряжение землемера Шмыкова, всемерное содействие.

По пути в Меленки Василий по просьбе Антонины должен был зайти в деревню Борки, чтобы передать свекру несколько фунтов рамочной вощины и пять десятков рамок для ульев.

По дороге к переправе Женьку увидели школьные товарищи.

— Куда это, Рыжик, собрался?

— Да вот в лес, бандитов выкуривать, чтобы не кусались! — махнув перед носом ребят дымарем — подарком свекру от снохи, отшутился Женька.

— Смотри, как бы они тебе из обрезов огоньку не подсыпали! — серьезно заметил щупленький паренек, одетый в женскую кацавейку.

— А вы куда?

— Куда? Разве не слышал! Приказано всем комсомольцам сегодня к десяти часам явиться в ревком. Винтовки получим — и на фронт.

Выронив из руки дымарь и перекинув из-за спины связку деревянных рамок, Женька хотел было дать тягу, но Василий, разгадав его маневр, схватил за руку.

— Подними дымарь! Идем, шутят ребята. Больно нужны на фронте такие сопляки!

Женька, нагибаясь за дымарем, вопросительно покосился на ребят, но те презрительно повернулись к нему спиной и, не ответив на оскорбительное замечание Василия, торопливо зашагали своей дорогой.

Ни Василий, ни его шустрый, дотошный братишка, уходя рано утром по заданию ревкома в разведку, ничего не знали о том, что произошло ночью в слободе.

Накануне вечером, после ужина, в притихшей палате Афоня Горобцов по просьбе товарищей читал вслух «Вечера на хуторе близ Диканьки». Раненые, в том числе и безрукий парень Иван Сивачов, слушали чтеца затаив дыхание.

Неожиданно в палату вошла дежурная сестра, сменившая утром Марусю Ткаченко. Высокая, как на ходулях, делая саженные шаги, сестра подошла к Ивану Сивачову и сунула ему в руку вчетверо сложенную бумажку.

Иван развернул листок, долго вертел его в руках и, присев на край койки, попросил Афоню прочитать.

— Ни рожна тут не разберу. Помоги…

— От зазнобы небось? — не скрывая любопытства, осведомился бородач-комбедовец.

— Сам не пойму. От братьев каких-то…

Афоня взял записку, нацарапанную корявым почерком, и начал читать вслух.

«Дорогой Ваня! Твой батя и матушка очень беспокоятся за тебя и велели нам забрать тебя из больницы.

Сегодня в 12 часов ночи будем ждать тебя под окном твоей палаты. Принесем тебе верхнюю одежду. Вылазь к нам из окна.

Твои братья».

Сивачов побелел и затрясся, словно его вытащили из проруби.

— Они меня порешат, эти братцы, — прошептал он, выкатив глаза. Он хотел взять из рук Афони записку, но Горобцов быстро сунул ее в книгу.

— Никто тебя не убьет, надо передать эту записку в ревком, — заявил бородач-комбедовец.

— Кто же передаст? — испуганно спросил Сивачов.

— Не беспокойся, я это сделаю, — сказал Афоня Горобцов и, приподняв подушку, показал Сивачову лежавшие под простыней солдатские брюки и гимнастерку, принесенные ему Марусей Ткаченко в подарок от комсомольцев.

— Вот видишь, все тут, а под матрацем австрийские ботинки с обмотками, — не без гордости похвастался Афоня. — К выписке подготовили товарищи, на работу в ревком обещали устроить… На кулаков больше батрачить не буду.

— Записку эту отдашь, сынок, в руки самого председателя товарища Стрижова, — наставлял Афоню раненный в голову председатель комбеда. — Ревком искать тебе не придется, на любом перекрестке встретишь патрулей, они проведут тебя, куда нужно.

В десять часов вечера, когда в палате погасили свет, товарищи помогли Афоне спуститься через окно в палисадник. В центре слободы, как и предсказывал бородач-комбедовец, Афоня встретил ночной патруль, и комсомольцы доставили его без промедления в ревком.

— Вот ты какой? Слышал о тебе. Молодец! — выслушав Афоню, сказал Стрижов.

Он тут же отдал распоряжение устроить у больницы засаду на бандитов.

— Дайте и мне винтовку, я с вами пойду, бандюгам за отца и рану свою отплачу! — сказал Афоня.

— А как у тебя с ногой? — спросил Стрижов.

— Совсем не больно. В больницу я больше не лягу. Товарищ Шорников и Буланова обещали меня к вам ездовым пристроить…

— Справишься ли, лошади у меня бешеные…

Афоня сунул в рот два пальца и, выкатив серые большие глаза, пронзительно свистнул.

От неожиданности Стрижов даже вздрогнул.

— Ну, ты свистишь, как соловей-разбойник…