Чорт в Ошпыркове (сборник)

Я поспешил поскорее уйти, так как побаивался, что дело дойдет до штанов. И не только потому, что в них скрывались все мои сбережения: я боялся еще жалкого вида своих голых ног, обросших рыжеватой английской шерстью.

Какие известия получал король через секретного курьера, ежедневно привозившего толстые пакеты с донесениями, о чем совещался государь с военным министром и с главнокомандующим армией, что говорил императору первый министр и что говорил первому министру император – все это мы узнаем потом, когда все эти деятели напишут свои мемуары. Я пишу свои и рассказываю только о том, что знаю.

Император, занятый государственными делами, больше не приглашал меня к себе. Лишенный возможности забавлять государя, я остался, в сущности, при прежнем занятии, забавляя теперь уже все население страны. Я писал реляции о военных действиях, нимало не беспокоясь о том, что происходило в действительности, облегчая тем задачу будущего историка Юбераллии, которому в противном случае пришлось бы самому переделывать поражения в победы, а историки, как известно, не обладают достаточным для этой цели воображением.

По моим реляциям знакомились с военными действиями даже придворные, не принадлежавшие к избранному кругу руководителей страны. По этим реляциям мы вели разговоры за обедом, восхищаясь мужеством и храбростью наших войск, талантами полководцев, повторяя особо выдающиеся эпизоды войны. А что любопытнее всего – по этим же реляциям выдавались и награды особо отличившимся солдатам и офицерам.

Не улегся и патриотический подъем населения: ежедневно проходили мимо дворца тысячи дезертиров, бежавших с фронта, и, даже не останавливаясь, чтобы выслушать приговор, под надежной охраной отправлялись на фронт. Особо злостные из них тут же на площади вешали себя, и их трупы, покачиваясь на тонких веревках, лучше всяких слов доказывали необходимость победоносно сражаться с врагом. Не прекращался и приток добровольных пожертвований – мне кажется, что уже и вторая четверть имущества перешла из карманов населения в широкие закрома государственного казначейства.

Мало того: понимая, что армия без хлеба не может воевать, население потребовало глубокого уважения к этому продукту. Первыми проявили уважение торговцы, повысив цены на зерно в три раза. Хлеб исчез с рынков и из дешевых трактиров. Поговаривали также о том, что подданным императора хлеб настолько же опротивел, как и мясо, и что они собираются целиком перейти на отруби, сосновую кору и картошку. Одна категория населения, а именно преступники, так и сделали. Чувствуя себя особо обязанными королю за его милости, они отказались от своей скудной порции хлеба.

Вообще эта многочисленнейшая категория подданных императора отличалась исключительным самоотвержением. Но даже двор и сам император были изумлены, когда в трех-четырех лагерях преступники бросили работу и, повесив нерадивых надсмотрщиков, потребовали так называемой децимации, то есть казни каждого десятого из их среды. Сделать это они считали необходимым в тех целях, чтобы, уничтожив десятую часть нечистого элемента, создать большее единство в нации и тем самым укрепить силу государства.

Правительство нашло эту меру вполне своевременной.

Я, признаться, принял все эти разговоры за шутки, но в этой серьезной стране, как я уже говорил, шуток не понимали. Сам я понял всю серьезность положения только тогда, когда мимо дворца продефилировала первая партия преступников и полицейские тут же стали отделять каждого десятого из них и те немедленно выполнили свое искреннейшее желание расстаться с земной юдолью.

Не хватало виселиц и гильотин, некому было убирать трупы, на прилегающих ко дворцу улицах не умолкал женский вой. И хотя я прекрасно знал, чем грозит мне, бездомному чужестранцу, вмешательство в чужие дела, я не мог стерпеть и, улучив минуту, когда король в уединении предавался своим занятиям, попросил его выслушать меня.

Против ожидания король принял мое предложение весьма благосклонно. Я заметил, что у него измученное бледное лицо, что он одряхлел за эти несколько недель.

– Ваше императорское величество, – сказал я, – не мне вмешиваться в дела вашего мудрого правления. Но я веду отчеты о славных делах и победах вашей несокрушимой армии – и могу вас заверить, что любая из европейских стран, в том числе и мое отечество, удовлетворилась бы тем уроком, который вы дали врагу, и предложила бы ему мир на почетных условиях.

Император понял меня. Он улыбнулся, а это было знаком его искреннего расположения.

– Твое отечество – варварская страна, – сказал он. – Если для нее достаточно и таких побед, то мы как представители высшей из наций не можем ими удовлетвориться.

– Ваше величество, – продолжал я, – ореол славы уже блистает над вашей головой. Весь мир считает вас мудрейшим из правителей, подданные благоденствуют под вашим скипетром и ежечасно благословляют вас. Все знают, наконец, о вашем искреннем миролюбии; поверьте мне, никто не примет вашего великодушного решения за признак слабости.